Он подошел и склонился над ней. По всему ее телу разлилось тепло, точно она выпила вина.
— Ну пойдемте же, станцуем, — ласково пригласил он. — Этот танец ведь совсем легкий. Мне страсть охота поглядеть, как вы танцуете.
Она уже говорила ему, что танцевать не умеет. Глядя, как смиренно он ждет, она улыбнулась. Улыбка у нее была прелестная. И так его тронула, что он совсем потерял голову.
— Нет, я не буду танцевать, — мягко отказалась она. И слова ее прозвучали отчетливо и звонко.
Не думая, что делает, — чутье нередко подсказывало ему, как вернее поступить, — он сел рядышком, почтительно наклонился.
— Но зачем же вам пропускать танец, — с укором сказала Гертруда.
— Да нет, не желаю я этот, не по мне он.
— А меня, однако, пригласили.
Он от души рассмеялся.
— А ведь верно. Вот вы со мной и расправились.
Теперь, в свою очередь, рассмеялась она.
— Непохоже, что с вами так уж легко справиться, — сказала она.
— Я будто поросячий хвостик, никак не расправлюсь, сам не знаю, как скручусь да выкручусь, — он громко и весело рассмеялся.
— И ведь вы углекоп! — удивленно воскликнула она.
— Да. Десяти лет в шахту спустился.
Она взглянула на него и сочувственно и недоверчиво.
— Десяти лет! Но, наверно, было очень тяжело?
— Так ведь скоро привыкаешь. Живешь будто мышь, а ночью выскакиваешь поглядеть, что на белом свете делается.
— Я словно сразу ослепла, — нахмурясь, сказала Гертруда.
— Будто крот! — рассмеялся он. — А у нас и впрямь есть ребята, ну будто кроты. — Он вытянул вперед голову совсем как крот, который вслепую вынюхивает, выискивает дорогу. — А все одно двигаются! — простодушно заверил он. — Ты и не видывала. Дай срок, сведу тебя вниз, сама поглядишь.
Гертруда посмотрела на него со страхом. Ей внезапно открылась новая сторона жизни. Ей представилась жизнь углекопов, сотни мужчин тяжко трудятся под землей, а вечером выходят на поверхность. Какой же он замечательный. Каждый день рискует жизнью, и так весело. В своем бесхитростном смирении она взглянула на него чуть ли не с благоговением.
— А может, не желаешь? — с нежностью спросил он. — А то, глядишь, перепачкаешься.
С тех пор, как она стала взрослой, никто никогда не обращался к ней на «ты».
На следующее Рождество они поженились, и первые три месяца она была совершенно счастлива, и еще полгода тоже были счастливые.
Морел дал обет не пить и носил голубую ленту общества трезвенников — он любил покрасоваться. Жили они, как думала Гертруда, в его собственном доме. Был он небольшой, но довольно удобный и вполне мило обставлен солидной добротной мебелью, которая вполне подходила ее бесхитростной натуре. Соседки были ей изрядно далеки, а мать и сестры Морела только что не потешались над ее благородными манерами. Но она могла прекрасно обходиться без них, был бы рядом муж.