– И ты его вызволить хочешь из самого Большого дома?
– Вызволить и во всем разобраться.
Чак почесал макушку, автобус качнулся, и он схватился за руль.
– Слушай, Мира твоя – змея подколодная. Про нее такое рассказывают… Почище, чем про самого управи-лу херсонского. Она когда-то приказала ферму вместе с хозяевами, батраками, вместе с детишками сжечь, для чего-то ей земля та понадобилась. А что они там с людями в подвалах Большого дома вытворяют! И ты к ним в лапы прямиком лезешь? Теперь, когда вроде как сомневаться стал, что ты управитель херсонский и брат ее? Не, ну ты псих совсем! На всю голову псих!
Он что-то еще говорил, но слова едва доносились до меня. В голове гудело, и далекий голос монотонно выкрикивал: «Псих… Псих… Псих…» Подогнулись колени. Присев под стеной, я зажмурился и сжал голову руками. Накатила темная волна, накрыла меня с головой, закружила, понесла куда-то. Я уже не сидел в «Каботажнкке», а лежал на койке, пристегнутый ремнями, весь в крови, ссадинах и синяках. В наэлектризованных волосах проскакивали искры, рядом стоял старик в заношенной мешковатой хламиде, он держал два электрода: один загнут крюком и заострен, второй на конце расплющен. Провода от электродов тянулись к необычной машине под стеной.
Распахнулась дверь, в проеме возникло жуткое существо: красно-коричневое лицо в слизистых буграх, трещинах и язвах, на голове пучки длинных светлых волос и проплешины цвета сырого мяса. Страшное создание было одето в просторную пижаму, длинные тонкие кисти, торчавшие из рукавов, трепыхались, как крылышки у цыпленка, посверкивая золотыми кольцами на пальцах. Кривясь и кусая губы, оно завывало:
– Альи… Альи… Ы-ы… Алы-ы…
Оно шло ко мне, протягивая руки, и самым страшным было то, что я не мог сбежать от него – или, наоборот, наброситься и сбить с ног, – не мог даже отпрянуть; я лежал, пристегнутый ремнями, и дергался, пытаясь вырваться.
– Альи… Альи… – стонало существо, подступая.
Нет, это был не просто вой, оно пыталось исторгнуть из слизистой пасти одно слово. Слово это было очень хорошо знакомо мне, что-то очень важное заключалось в нем; казалось, стоит лишь немного напрячься, вспомнить, что именно, – и все сразу станет ясно, все тайны откроются.
Гул усилился, заглушив вой, комната померкла, но я еще различил, как человек, положив электроды, повернулся, и расслышал его слова:
– Опять из комнаты вышел, псих?
«Псих… псих… псих…» – повторило эхо в голове, а потом картина исчезла. Я снова сидел на корточках под стеной «Каботажника».
Электроды. Два электрода, один загнут крюком и заострен, другой на конце расплющен. Я помнил: он макал их в воду, чтобы лучше проходил ток, помнил боль, когда тело будто растягивали, а после скручивали, и снова растягивали…