— Что надевать? — шумит Курский. — Что нам дадут?
— Все тута, — отвечает старшина-сверхсрочник. — На одевание десять минут.
Перед нами груда брюк и гимнастерок, куча разноцветных обмоток. Каждый хватает, что ему ближе.
— Товарищ старшина! — снова кричит неугомонный Курский. — У меня одна обмотка коричневая, другая — зеленая. Других не осталось.
— Одевайтесь! Потом обменяетесь с товарищами.
— Товарищи, — не утихает Курский, — меняю одну зеленую на одну коричневую.
— Отставить разговоры!
Теперь мы — курсанты. Мы не спецы. Нам не говорят: оставьте детство. Предполагается, что мы его давно уже оставили. Вместе с нами учатся люди по возрасту вдвое старше нас. Это либо фронтовики, либо те, кто уже не первый год в армии, — сверхсрочники. Из их числа назначены младшие командиры.
Мы живем с ними дружно. Но бывают и столкновения.
На уроке артиллерии рядом с Дорониным сидит сержант Кондратюк. Нам дано задание сделать баллистические расчеты. Пишем на бумаге бесчисленные цифры, грызем в отчаянии карандаши.
Кондратюк беспрестанно заглядывает в тетрадь Доронина, шепчет ему:
— Убери локоть. Мне не видно.
— А что ты у меня списываешь? — возмущается наглостью Кондратюка Доронин. — Будешь на фронте командиром батареи — списать не у кого…
Это говорит тот Доронин, который в спецшколе советовал Курскому: «Ты зубри немецкий, а математику спишешь у меня…»
Судя по этому, с детством мы действительно расстались.
Кондратюк шипит:
— Не грубите мне. Доложу лейтенанту.
— А я сам ему доложу, — невозмутимо отвечает Доронин.
— Он с вами говорить не будет.
После занятий Доронина вызывает командир взвода лейтенант Мефодиев.
— Почему грубите младшим командирам?
— Товарищ лейтенант, я… — начинает Доронин.
— Молчите. И не оправдывайтесь.
— Я…
— Молчите. И два наряда вне очереди!
Доронин медленно поворачивается.
— Не так! Повернитесь, как положено, — командует лейтенант.
Потом мы успокаиваем Доронина:
— Не огорчайся.
— А я и не огорчаюсь, — говорит он с деланным равнодушием. Мне что — два наряда это трудно? Если бы Кондратюк попросил, я бы ему помог. А так нахально лезть…
— Ну хватит! Не все люди ангелы.
Курский улыбается, ободряюще подмигивает:
— Что ты — нежный цветок? Майская роза?
Нет, мы не розы. Случайная обида нас не повергнет в отчаяние. И настроение не испортится. Даже если по дороге встретится старший лейтенант Дроздов.
Дроздов — строгий ревнитель порядка, его олицетворение. Он всегда прямой и стройный, от него исходит медногуталиновое сияние: каждая пуговица на его шинели искрится, пряжка ремня пускает солнечные зайчики, сапоги блестят. А кругом вода, грязь и глина… Как он умудряется не запачкаться — не понятно. От него и пылинки, наверно, сами отлетают. Никаких дисциплин, кроме строевой, Дроздов не преподает. Про него, как дошло до нас, один офицер сказал: