Она вытянула здоровую руку, чтобы ощупать содержимое.
– Принеси… ожерелье с головой барана, – прошептала она. Я очень обрадовался тому, что Асет о нем вспомнила, ибо женское тщеславие – верный признак возвращающегося здоровья, так что я схватил ожерелье, которое подарил ей по случаю рождения нашей дочери. Но Асет не позволила мне надеть его ей на шею, просто положила в сумку, а потом перевела взгляд на меня.
– Выслушай, муж. Это… мое наследство… Мери. Лев и ожерелье… из слоновой кости. Не золото… отцовское. Доска… от деда. Аменхотепа. Стихи, твои… когда первый раз… вместе… как муж и жена. И все. И никто… не узнает… кто она. Сейчас. Или потом. Остальное отдай… Мерит.
– Поговорим об этом, когда тебе снова станет хорошо, – заспорил я.
– Обещай. Обещай… любимый.
– Конечно, только…
Асет дотронулась кончиками пальцев до моих губ.
– Не… закончила. – Я кивнул, прижимая пальцы жены к губам – настолько я изголодался по ее прикосновению. – Ты. И Мери. Вернитесь… в Анибу… придет твое время присоединиться ко мне… – она схватила ртом воздух, – договорись с Небет. Я буду заботиться о ее… а она о моих. – Она улыбнулась, вспомнив что-то. – Небет записала… в брачный договор.
– Разумеется, твой отец…
Асет перекатила голову из стороны в сторону.
– Трон Гора отбрасывает длинную тень. Позаботься… не пересекла ее… как меня.
– Сенмут говорит, что Мери волнуется. Приведу ее домой утром. Тогда сама с ней поговоришь.
Асет снова покачала головой:
– Лучше пусть… помнит меня… как раньше. А не такой. – Глаза Асет закрылись, потом снова открылись. Она посмотрела прямо на меня. – На этом для нас все не может кончиться, Тенра. Это было бы не… маат.
А маат – оставлять меня идти к западному горизонту одному? – хотелось крикнуть мне, чтобы она не отправлялась туда, куда собралась.
– Пусть кровь… на моих губах… будет сладкой… как ягоды, – прошептала Асет между короткими вдохами. – Дай мне волшебство. Заклинание… хорошей жизни.
Я так и не узнаю, сказала ли она это мне – или богу.
Зная, что скоро конец, человек ощущает завтрашнюю печаль и сегодняшнюю радость. Он поднимает глаза к небесам и живет без сожаления. Он горюет – значит, он человек. Он становится сердцем и языком бога. Из смертности он создает нечто бессмертное.
Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»
27
Когда в пятницу утром они приехали в музей, Сети Абдалла уже ждал. Он сидел за длинным столом, стоявшим в центре комнаты, за которым Искандер работал над извлечением свитка. Теперь же на столе ничего не было, кроме стопки бумаг, лежавшей у Сети под рукой. Он как всегда вежливо встал, чтобы поприветствовать гостей, расспросил о поездке в Луксор, хотя Кейт понимала, что это не то, что его заботит. Думал Сети о чем-то другом.