— Таким удальцам только там и место…
— Так-то оно так, да я немощным стал, и жена моя болеет часто. В этой чужой стране, когда останемся мы без сыновей, то пропадем, как старые кони без корма. Заклинаю тебя памятью моей матери, вскормившей нас обоих, сделай так, чтобы хоть одного сына оставили мне…
— Нашел фокусника… Ты думаешь, Хамирза, легко избавить рекрута от призыва?
— Да разве я не понимаю, что трудно? Но ты…
— К тому же мои молочные племянники не заслуживают такого потворства.
— Огонь нельзя гасить маслом, обиду нельзя успокаивать гневом, дад.
— Ладно, не поучай! Родство есть родство, постараюсь помочь, если головорезов твоих на войну погонят.
Вопреки худшим ожиданиям моего отца, Шардын, сын Алоу, был обходителен и гостеприимен. Он угостил его, сыграл с ним в нарды и даже подарил ему папаху. Когда они расставались, хозяин сказал как бы невзначай:
— Я освободил твоих сыновей от работы на моем дворе и в поле, пусть они занимаются своим хозяйством. А ты, брат мой, почаще наведывайся в мой дом, чтобы приглядывать за прислугой. Родной глаз — верный глаз. Да, чуть было не забыл, княгиня просила, чтобы два раза в неделю по очереди приходили к ней твои дочери. Она желает, чтобы уборкой ее комнат и стиркой белья занимались близкие люди.
Как мог отказаться отец от такой чести! Вернулся он домой словно помолодевший, считая, что осчастливил всю семью. Откуда было ему, доброму бедняку, знать, что показное доброжелательство Шардына, сына Алоу, таит в себе черное коварство.
С этого дня мои сестры Куна и Джуна поочередно два раза в неделю ходили в княжеский дом, где от светла до темна прислуживали его хозяйке. И отец большую часть времени проводил в господском дворе, повинуясь каждому слову дворянина.
Куна и Джуна были славными девушками, отзывчивыми и простодушными. Куна была светлолика, с длинными волосами цвета золотого вина. Ее серые большие глаза выражали задумчивость, и печаль, и степенность. Она редко смеялась, была тиха и жалостлива, все принимала близко к сердцу и от малейшей обиды могла расплакаться. Ходила она мелкими шажками, как голубица. А Джуна, напротив, была смугла, с вьющимися, цвета вороного крыла волосами, такими густыми, что и дождь не промочил бы их насквозь. Глаза напоминали ежевику с дымчатой лиловатой поволокой. Веселого нрава, неугомонная, хохотушка, плясунья, она не умела хранить тайны, и если ее что-то обижало, она говорила об этом открыто. Обе сестры отличались статностью и высоким ростом. Тот, кто не знал их, вряд ли мог бы сказать, что они родные сестры. Немудрено, что вся радость семьи заключалась в них.