Он поднял с пола папаху, отряхнул пыль и положил папаху рядом с собой.
— Ноурыз прав! — раздалось сразу несколько громких голосов.
— Мы не были и не будем рабами! — стиснув обеими руками тонкую талию, крикнул Мурат, сын Хирипса, высокий, худой, чернобородый, с наголо выбритой головой. — Если мы не сдадимся, вслед за нами пойдут в бой все, кто сейчас боится, что мы сдадимся!
— Да, мы будем сражаться. Еще посмотрим, кто останется живым и кто ляжет мертвым — мы или наши враги! — закричал кто-то — кто, я теперь уже не помню.
— Подождите. Тот, кто решает, не успев подумать, гибнет, не успев выстрелить, — среди общего возбуждения медленно и громко сказал старик Сит. Он был наш родственник, муж старшей из моих теток, и считался среди крестьян мудрым и справедливым человеком. Его приглашали решать споры, даже самые жестокие, — из-за земли и из-за пролитой крови. И сам Хаджи Керантух считался с его мнением.
Услышав голос Сита, все обернулись к нему, но он ничего не добавил.
— Ты мудрый человек, Сит, — сказал Хаджи Керантух. — Раз ты начал — продолжай, мы хотим знать, что ты думаешь.
— Мой маленький ум не для такого большого дела, — сказал Сит. — Три моих сына ушли сражаться, я не знаю, что с ними, но если они вернутся живыми, мы все четверо согласимся с вашим решением, каким бы оно ни было. Но просим вас не торопиться и подумать. Не ошибитесь! Не спутайте утреннюю зарю с вечерней. Мои старые глаза хотят видеть утреннюю зарю, а видят послеза-катную, и мне чудится, что она кровавая и сочится холодными слезами.
Только потом, много дней спустя, я задумался над этими словами старика Сита. Тогда мне было не до них: я глядел во все глаза на двух людей, от которых больше всего зависели — от одного общее решение, от другого — судьба моей семьи.
Шардын, сын Алоу, сидел молча и невозмутимо, так, словно он в душе уже давно все решил.
Хаджи Керантух тоже молчал. Он казался мне неприступной крепостью, которая никогда и никому не сдастся. Грех сказать, но в тот день я верил в него больше, чем в пророка!
В тишине, продолжавшейся, наверное, целую минуту после слов старого Сита, поднялся Ахмет, сын Баракая, младший брат неукротимого Ноурыза. Он был такой же широкоплечий, как брат, но такой статный, что его тонкую талию, казалось, можно было перерезать ножницами. Борода у него была коротко подстрижена, а из-под черкески черного сукна виднелся белоснежный архалук. Я знал, что Хаджи Керантух в душе ненавидел этого человека, но скрывал свою ненависть, боясь, что, если они открыто столкнутся, Ахмет может перейти к русским.