* * *
Пока Федя был вне досягаемости моего телефона, я не мог договориться о точном времени нашего рандеву, так что решил продолжить изучение окружающего реала. Я, конечно, не был законченным болваном и сделал долженствующие поправки в свои, слишком уж ангельские представления об окружающей среде. Прежде всего, я понял, что делая добро людям, надо быть осторожным, так как тебя могут понять превратно или вообще не понять. Затем нужно было осторожнее обращаться с собственным языком, который то и дело пытался встрять в общение с незнакомыми мне людьми и нагородить им такую кучу малу всякой ангельской чуши, что они, естественно, начинали реагировать на меня, как на больного или, по крайней мере, подозрительного типа.
Я упорно топтал мостовые, когда мне попалась старушка, стоявшая у края проезжей части и опасливо оглядываясь по сторонам. Поняв, что та попросту боится своим медленным темпом пустится в длительный переход, я подошел к ней и спросил:
— Бабушка, Вам помочь перейти улицу?
— Ой, мил человек! Очень бы помог. Зрение у меня слабое, а машины, сам знаешь, не больно пешего человека жалуют, — старушка прямо ожила.
Я подхватил ее под руку и, как галантный кавалер, повел на другую сторону дороги, на всякий случай высоко подняв руку, чтобы наиболее шустро едущие, издалека могли заметить наш неспешный поход. Но на этом наше общение не окончилось. Растроганная моим участием, старушка начала изливать мне свою душу, а когда я, сообразуясь со своими ангельскими принципами, предложил ей помочь донести сумку, то и совсем растаяла. Я слушал и понимал, насколько старый человек может быть одинок и насколько ему может требоваться простое человеческое внимание.
Оказалось, что эта маленькая сухонькая женщина прошла пару войн, похоронила сына. Самое удивительное, что она, заброшенная родными, и не очень обласканная государством, не сетовала на жизнь, а только и повторяла, что теперь-то что, бомбы не рвутся, пули не свистят, живи — не хочу! А что эти бюрократы, да грубияны вокруг — так они всегда были, а чем жизнь вольготнее, тем их больше плодится…
Я слушал и дивился. Эта женщина, так много пережившая в жизни, напоминала мне стойкий сорняк, который пробивается к солнцу, несмотря ни на какие трудности. Ее нехитрый оптимизм был просто поразителен. Казалось, что хорошего она видела в жизни? Но все ужасные переживания молодости задали ей такую шкалу оценок, что любые события, где не было войн и прямого насилия уже казались ей манной небесной. Мне так и пришлось ее довести до дома. У меня просто язык не поворачивался сказать, что я занят, ведь по правде, я был так же свободен и одинок, как и эта женщина.