— Уже выдали, я распорядился, — сказал Горбунов.
Лампу погасили: за окном брезжил рассвет. Утихомирилась мошкара. Пахнуло скошенной травой и липовым цветом. Во дворе Кушниров загорланил петух; ему ответили во дворе Марковских, во дворе Шумеров, во дворе Паневских… Во всех ближних к заставе дворах, а потом и в дальних. Прокричали петухи, где-то сонно промычала корова, где-то звонко залаяла собака, почуяв рассвет.
«Может, все же сбегать домой, разбудить Машу?» — подумал Горбунов. Они снимали комнату в доме у Паневских — рядом с заставой. Три минуты туда, три минуты оттуда. Нет, пусть пока спит. Все равно ей ничем уже не помочь.
Они родились и выросли с ней в одной деревне на берегу Волги, неподалеку от Рыбинска. Вместе учились в школе, дружили. Потом его взяли в армию, а Маша закончила педтехникум и поступила в педагогический институт. Там ее приняли в кандидаты партии. В прошлом году он приезжал домой в отпуск, они поженились и вместе приехали сюда, в Новоселки. Ей шел двадцать третий год, и все еще было впереди.
Детей у них еще не было, и все дни Маша проводила на заставе, разучивала с пограничниками новые песни, ставила небольшие пьесы. Ездила вместе с ними на стрельбище, стреляла из боевой винтовки. И очень гордилась своим Горбуновым — он это знал, — гордилась и радовалась за него, за то, что его уважали бойцы, что дела на заставе шли хорошо.
— Как думаешь, уже сообщили товарищу Сталину? — спросил Горбачев.
— О чем? — не понял Горбунов, все еще думая о Маше.
— О том, что война в четыре часа начнется.
— Сообщили, это уж точно!..
Все трое взглянули на часы: было половина четвертого.
— Ну, я пойду к людям, — поднялся со стула Горбачев.
— Иди, комиссар, — кивнул Горбунов. Комиссаром Леонтий Горбачев считал себя всю сознательную жизнь. Комиссаром, партийцем, пропагандистом… Общительный, веселый, отзывчивый, казалось, он предназначен судьбой для этой роли.
Родился и вырос Леонтий в Киргизии, неподалеку от города Фрунзе, в большом русском селе Беловодском. Пионер, комсомолец, молодой коммунист… В тридцать пятом окончил республиканскую партийную школу и стал работать в хлопководческом совхозе парторгом. Собрания, горячие речи, беседы с глазу на глаз…
Через год Горбачева призвали в погранвойска; он стал служить в родной Киргизии на высокогорной заставе, у подножья ледника Хан-Тенгри. Его сразу же назначили замполитрука, и опять беседы, политзанятия, разговоры по душам. И во всем — личный пример. Такая уж должность у замполитрука — быстрее всех собираться по боевой тревоге, искуснее всех рубить лозу на манеже, бить из винтовки в «десятку», не хныкать, когда в легких не хватает воздуха, а до горного перевала еще целых пятьдесят шагов. Не хныкать, не жаловаться — как бы тебе трудно ни было! Иначе грош цена всем твоим словам о воинском долге, о революционной бдительности, о железной дисциплине. И он высоко держал марку замполитрука и коммуниста.