— Я знаю, мы так и договаривались.
Лилиан предложила другой шаг.
— Если Майкл откажется возместить ущерб, то как насчет того, чтобы ввести в курс дела партнера вашей фирмы? Возможно, ему удастся благодаря своим контактам в «Бизли» урегулировать вопрос по-тихому.
— Может быть… — У Мары заныло в животе от мысли, что придется признаться Харлану в своих полукриминальных, по меньшей мере неэтичных подвигах.
— Все, о чем я прошу вас, — постараться сохранить «Бизли». Обращайтесь в суд или предавайте дело огласке только в крайнем случае. Как только правда всплывет, восстановить «Бизли» будет крайне трудно.
— Обещаю вам это, Лилиан, — сказала Мара. — Я с самого начала была согласна.
Лилиан поискала в сумочке записную книжку и достала оттуда визитку.
— Если ничего не поможет и вам понадобится обратиться к общественности, то вот контактный телефон одной журналистки из «Нью-Йорк таймс», Элизабет Келли. С ней можно иметь дело. — С этими словами Лилиан передала Маре визитную карточку.
Мара попыталась уснуть, но не смогла. Ее осаждали мысли, какой теперь выбрать путь. Однако оставалась еще одна деталь, которую ей было необходимо выяснить.
— Лилиан, — прошептала она, — Лилиан, вы спите?
— Спала, — ответила та, не открывая глаз.
— Пока вы не вышли из дела и не возложили на себя роль спасительницы «Бизли», мне нужно услышать от вас еще кое-что.
— Что именно? — сонно буркнула Лилиан.
— Кто теперь владеет «Куколкой»?
— А я думала, вы знаете. — Лилиан потянулась, как кошка, на своем откинутом до упора кресле и повернулась на другой бок, спиной к Маре. — Еще в сороковых годах «Бизли» продал «Куколку» самому большому религиозному ордену католической церкви, иезуитам. Если вам нужны детали, Нью-Йоркской епархии иезуитов.
В тихом гуле двигателей Маре послышался бабушкин стон.
Харлем, 1661 год
Йоханнес возвращается к работе, и портрет семейства продвигается. Со свойственным ему мастерством Йоханнес льстит моделям, что совсем для него нетипично, изображая отца, мать и сыновей согласно положению каждого. Амалию он приберегает напоследок.
Он пишет дочь бургомистра особенно рьяно, наслаждаясь каждым мазком, каждой секундой, что смотрит на модель. Пользуясь стремлением бургомистра к совершенству, он затягивает сеансы с Амалией, чтобы иметь возможность подольше восхищаться ею. Девушка сначала по незнанию, а затем осознанно, хоть и не признается в этом, становится моделью для другого заказа — картины для иезуитов из католического молельного дома — необычной епитимий за непочтительное отношение к покойной матери.