Но как бы там ни было, держится этот Палант вызывающе. Как-то раз Теренций видел, как он подъехал к дому хозяина в разукрашенных коврами и парчою носилках, словно какой-нибудь восточный царек. И сам был обвешан драгоценностями, как глупая наложница какого-нибудь влиятельного сенатора. Но самое унизительное состояло в том, что хозяин встретил его у порога и, как равного взяв под руку, провел в дом. Он вел себя невежливо, громко смеялся, гримасничал и смотрел на слуг, как на мебель. И это он, сын раба! Хозяин проводил его до порога и стоял, глядя вослед, пока носилки не исчезли из вида. Но Теренций хорошо знал Аннея Сенеку и видел, какая презрительная гримаса лежала в эти минуты на лице хозяина.
— Смотри, Теренций,— проговорил он и насмешливо и грустно одновременно,— смотри, какие люди скоро будут править Римом.
Теренций только угрюмо вздохнул — ему не понравилась эта шутка хозяина.
Но, может быть, то была вовсе не шутка, потому что некоторое время спустя Теренций почувствовал, что власти хозяина в Риме приходит конец. Он не мог бы этого объяснить, не сумел бы привести каких-то особенных фактов, но он чувствовал этот конец так же хорошо, как чувствовал любую смену настроений хозяина. За себя Теренций не боялся, он был готов разделить с хозяином любую судьбу, но становилось обидно, что какие-то выскочки, разряженные подобно девкам, могут занять место хозяина, единственного человека, которого Теренций по-настоящему любил. Впрочем, человеку же надо кого-нибудь любить, а ни жены, ни детей у Теренция не было.
О том, что хозяин ведет тайную переписку с кем-то, Теренций хорошо знал, потому что сам отправлял гонцов с письмами хозяина и сам приносил ему ответы неизвестного адресата. Разумеется, Теренций никогда не пытался узнать, кто этот адресат. Ничего в тайных действиях хозяина не было необычного, и прежде такое случалось не раз, но с некоторых пор Теренций стал испытывать беспокойство, которое все возрастало и томило его все больше. Ночами он просыпался и подолгу со страхом смотрел в потолок и уже не мог уснуть до самого рассвета. Да и сам хозяин казался ему подавленным, таким он не видел его даже перед изгнанием. Он стал заметно сдавать, сутулился, ступал нетвердо, говорил не так ясно и четко, как всегда, а иной раз просто путался в словах. Теренций жалел хозяина, но чем он мог ему помочь! Он готов был отдать жизнь ради хозяина, но кому могла понадобиться его никчемная, ничего не стоящая жизнь. И Теренций только скорбел украдкой, тосковал ночами и скоро сам превратился в старика. Мысли о скорой смерти посещали его все чаще и не только не страшили его, но были ему приятны.