— Я не знаю,— пожал плечами актер.
— Как это не знаешь, ведь ты съел его!
— Он втирал его в грудь,— сказал Салюстий, виновато улыбаясь.
— Ах, в грудь,— несколько разочарованно проговорил Нерон и, в единое мгновенье сделавшись серьезным (такие резкие перемены настроения были ему присущи), спросил: — И кто он такой, этот твой врач?
— Его зовут Никий,— с поклоном ответил Салюстий,— он грек.
— Грек? — удивился Нерон (так, как если бы актер сказал, что его врач — лошадь или корова).— Ты сказал — грек?
Император Нерон был неравнодушен к Греции, все греческое казалось ему лучше римского: поэты, художники и, главное, публика в театре. Он любил говорить: «Только греки умеют ценить прекрасное». И при этом добавлял неизменно: «Только там понимают мое искусство, грубый Рим не дорос до меня».
— Да, он грек,— кивнул Салюстий.— И при этом из хорошей семьи. Его отец был претором в Александрии, еще при императоре Гае.
— Вот как,— покачал головой Нерон.— И что же, он молод?
— Очень молод. Ему едва исполнилось двадцать лет.
— Ты меня удивляешь, Салюстий, столь молодых врачей не бывает. Совсем мальчишка. Ты говоришь, двадцать лет?
— Двадцать. Но он искусен не только во врачевании. Он хорошо знаком с греческими и римскими поэтами. Мне трудно судить, но, кажется, он очень образован.
— Образован, говоришь,— задумчиво произнес Нерон,— и хорошего рода. И что, красив или уродлив? Эти ученые как будто специально рождаются с неприятными лицами.— Он махнул рукой в сторону Сенеки.— Это к тебе не относится, мой Анней.
Сенека кивнул понимающе, а Салюстий сказал:
— Он очень красив. Я не слишком разбираюсь в науках, может быть, он не столь учен, как мне показалось, но он очень красив.
— Хорошо,— Нерон милостиво (впервые за все время разговора) посмотрел на Салюстия.— Приведи его ко мне, я хочу посмотреть на него.
— Ты не будешь разочарован, император,— радостно выпалил Салюстий, делая шаг вперед,— его красота...
— Я разберусь в этом сам,— перебил Нерон и, отмахнувшись рукой от Салюстия, добавил: — Мне сейчас не до тебя, иди, сегодня декламировать не будем.
Когда Салюстий ушел, император повернулся к Сенеке:
— Как ты думаешь, Анней, этот прохвост Салюстий говорит правду?
— Что ты имеешь в виду? — склонился к нему Сенека.
— Я подумал, зачем такому красивому и ученому юноше, да еще из хорошей семьи, ехать в такую даль, чтобы лечить какого-то Салюстия? Тебе не кажется это странным?
— Нет, не кажется,— сказал Сенека.
— Это почему? — удивленно посмотрел на него Нерон.
— Потому что Александрия не Рим...
— Это я и без тебя знаю,— нетерпеливо перебил его Нерон.— Ты не отвечаешь на мой вопрос.