А проснулся оттого, что чья – то влажная и шершавая, но поразительно мягкая ладонь водила по его щеке. И кто-то с нескрываемой обидой ворчал на него. А кому бы ворчать, когда нет больше волхва?
И дедко будил не так. По иному поднимал.
-Поднимайся, лежень! – едва рассвет забрезжит, ворчливо басил он. – Девки все пороги обступали. А ты все глаз продрать не можешь.
А откуда бы им, этим самым девкам, взяться в их лесном углу? Они и в городище наперечет. И с пелен знают с кем придется жизнь коротать. Кто же не знает, то догадывается. Да и не до девок ему пока по молодости лет. Хотя нет – нет, да и остановится глаз на чьей – нибудь красе, зальется алым цветом и аж сердце задрожит. И душа вон из тела вылетит. А уж когда на себе взгляд поймает, озорной, угадывающий, так и вовсе хоть к реке беги, либо в озеро с разбега кинься вниз головой, чтобы жар в себе унять.
Откормил его старый волхв. Лес выходил, взлелеял. Ростом зрелому мужу вровень. А иных так и вовсе перерос. Плечом широк, телом крепок. Только лик ребячий. Щеки розовые, как у девки, губы пухлые. В глазах небо отражается. Волосы светлые из - под ремешка, как у Врана, до плеч. И не поверишь сразу, что воз один поднимает. И на своих плечах держит, когда колесо слетит или в осенний хляби чека вылетит. Но когда, что не по нраву, сведет брови к переносице, затвердеют скулы да губы подожмет, а глаза нальются холодом, сам Вран не угадает, сколько же лет ему зимой минуло.
Не со зла ворчит дедко. Дает понежиться.
Нет больше старого волхва. И ворчать больше не кому.
А ладонь гладит, и гладит. И прижаться бы к ней потуже щекой, но во сне разве прижмешься. Открыл глаза, а перед ним косолапый. Аж сопит, до того старается. Провел рукой по лобастой голове и поскреб пальцем за ухом. Бэр засопел еще громче и от удовольствия заурчал сытым котом.
-Ложись рядом, лизун. Рано, не рассвело еще. – Шепнул ему в ухо. И насторожился.
Ночью в лесу голос далеко разносится. К чему лес тревожить?
И бэр, благостно вздохнув, привалился к его боку и затих. А Радко подкатился к нему ближе, зарылся в густую шерсть руками и снова задремал.
Разбудили птичьи голоса. И оттого, что кто-то смотрит на него. Открыл глаза, а над ним бэр свесил морду и жалобно пофыркивает.
-Проголодался? - Догадался Радко. А хотя, как не догадаться? - Угощения ждешь?
А зачем было спрашивать? Ждал. Еще как ждал. Слюна с языка капает. И лапой мешок из – под его головы выцарапывает.
-Ладно, дармоед. Разделим поровну. – Распуская устье мешка, согласился он. – Как же звать тебя все – таки, родич?