…За рощей пряталась станция. Она была шумная, людная, но не как обычный вокзал. Свистел пар, перекликались гудки, везде было полно народу в форме. Люди в гражданском пробирались по стеночкам, хотя они явно тоже занимались каким-то делом. Я поймал взгляд одного немолодого мужика с длинными усами, который шёл куда-то с большим гаечным ключом — в этом взгляде были безнадёжность и тоска. Говорили в основном по-немецки, но я услышал и ещё какую-то речь, совсем не похожую на немецкую, и другую — наоборот, похожую, и непохожую третью, чем-то напоминавшую французскую, но отличавшуюся, и датскую — я выучил в Дании довольно много слов. От всего этого я обалдел. Составы ползли по рельсам — волокли вагоны, платформы, на которых громоздилось что-то под брезентом или открыто стояла техника с часовыми в глубоко надвинутых касках. Грузили уголь, дрова, заливали воду, волокли какие-то мешки, и все были очень заняты. Около одного из составов — в промежутке между другими — я увидел толпу гражданских, молодых ребят и девчонок, молчаливую и неподвижную, в оцеплении солдат. «Меня туда?! — вдруг вспыхнула мысль. — В Германию, на работы?! Но я не хочу!» Я даже обернулся на конвоира, но он вёл меня мимо и в конце концов ткнул пальцем в открытую дверь, припёртую камнем, чтобы не закрывалась.
Почти сразу за дверью была конторка, за которой стрекотала на пишущей машинке женщина и сидел толстый немец в расстёгнутом кителе. Я почему-то сразу подумал, что он не военный, хотя и в какой-то форме. Ещё один — пожилой, я сообразил, что он железнодорожник, по петлицам — пил на конторке кофе. Мне тоже захотелось. И ещё начинало хотеться есть…
Мой конвоир им что-то долго объяснял. Они так же долго недовольно отнекивались. Женщина долго печатала, не поднимая глаз. Я долго ждал и думал про кофе и про то, как бы присесть. Позади меня стояла скамья, но я боялся на неё садиться.
Наконец, конвоир, судя по всему, одолел оппонентов, сунул им бумажку рапорта, отдал честь и вышел, что-то насвистывая. Я представил себе, как он пойдёт обратно, пройдёт мимо трупа на дороге… Потом вернётся к своим и будет есть. А я в это время… Мне захотелось завыть, и я не удержал стона, но тут же испуганно стиснул зубы.
Немцы уставились на меня оба, и толстый спросил на чистом русском:
— У тебя что-то болит?
— Нет, — поспешно ответил я, — нет, не болит…
— Герр обербаулейтер, — добродушно сказал он. Я моргнул:
— Что?
— Добавляй «герр обербаулейтер», когда отвечаешь мне.
— Хорошо, герр обербаулейтер, — поспешно сказал я. Он кивнул:
— Так. Ты сельский мальчик?