— Тебя могут просто расстрелять. А могут тут долго мучить. Если хочешь получить пулю, мальчик, то ты должен говорить, кто ваш командир.
— У! У! У! Би-ит! — выкрикнул я, корчась так, чтобы прикрыться от новых ударов. Их не последовало… в тот момент. Когда же я снова обвис, женщина сказала:
— Пауль, бейте его, пока он не скажет правду…
…Воду мне выплеснули прямо в лицо. Она была ледяная, колодезная. Женщина со стаканом в руке стояла передо мной.
— В конце концов, это не важно, — сказала она, допив из стакана остатки. — Мы вас всё равно расстреляем. Но если кто-то из других скажет, что командир среди вас, то его мы расстреляем. А вас, — она улыбнулась, — вас посадим на колья. Прямо на заборе.
— Вам… — я давился дыханием, страшно болело всё тело. — Вам не… противно это… делать? За… зачем? Если бы что-то… важ… ное… А так… за… зачем?
— Профилактика, мальчик, — пояснила она так, как будто объясняла классу новую тему. — Вы должны нас бояться. Нас — своих будущих хозяев. Только так можно держать в повиновении рабов. У нас с Клаусом, — она улыбнулась офицеру, — будет имение недалеко отсюда, когда война закончится. Нужно тренироваться уже сейчас. Если бы у нас было побольше времени, я бы приказала Паулю поработать над тобой, как следует и ты бы назвал командиром любого, хоть самого себя, только бы это прекратилось. Но надо отдать тебе должное — ты выносливый. Посмотрим, что скажут твои товарищи…
И она, отшагнув назад, нанесла мне удар — ногой в изящном сапоге в пах. И засмеялась…
…Мы с Сашкой провалялись на соломе в каком-то сарае до полудня почти без сознания. Его били ещё сильней, чем меня, а вот взрослым нашим товарищам досталось меньше — очевидно, их бить было не так интересно. И вообще у меня создалось впечатление, что эта сука не лгала — им в принципе не было дела до того, что мы скажем и что мы можем знать.
Они были настолько уверены в своей победе, что не боялись нашего сопротивления.
Земля в сарае, куда нас бросили, под соломой была утоптана до каменного состояния. Стены — щелястые, но вокруг ходили аж трое часовых. Это Эйно и Сергей Викентьевич проверили без нас, пока мы валялись никакие.
Когда я пришёл в себя и смог натянуть брошенные следом трусы и штаны, то первым делом нащупал галстук. Он был цел. Почему-то это меня успокоило.
Странно, но правда.
Рассвет был какой-то нелетний, серый и робкий. Он вползал в щели неохотно, словно ему было стыдно за то, что он должен принести людям в сарае. Я лежал на соломе и ни о чём не думал. Голова была пустая и лёгкая. Спать не хотелось совсем и страшно не было. Я смотрел, как медленно светает, слушал какие-то звуки в просыпающейся деревне и видел спину Сашки, который, не отрываясь, смотрел в широкую щель. Потом, когда стало почти совсем светло, Сашка повернулся и сказал негромко: