В тот же день Кирицис переговорил с президентом колонии и изложил свои соображения Лапакису. Вечером, возвращаясь с острова, он сообщил Гиоргису, что тому официально разрешено побывать в доме дочери.
– Если вы решитесь зайти в туннель, – сказал он, – никто не будет чинить вам препятствий.
Гиоргис не мог поверить своим ушам. Он уже забыл, когда в последний раз так волновался, и ему захотелось побыстрее увидеть Марию и сообщить ей приятную новость.
В следующую пятницу, едва увидев отца, девушка поняла, что произошло нечто важное: это было написано у него на лице.
– Я могу прийти к тебе домой! – без предисловий объявил Гиоргис. – Ты угостишь меня кофе?
– Что? Когда? Поверить не могу… Ты не ошибся? – недоверчиво переспросила Мария.
Это разрешение очень много значило для девушки и ее отца. Волнуясь не меньше, чем в свое время его жена и дочь, Гиоргис вошел в темный туннель под крепостной стеной. А когда вышел наружу, то, что открылось его глазам, стало для него таким же откровением, как для всех новичков колонии. Стояло начало июня, и хотя в середине дня над поселком обычно зависала жаркая дымка, утром воздух был чист и прозрачен. Яркая картина, которая предстала перед Гиоргисом, буквально ослепила его. Везде цвела ярко-малиновая герань, в тени усеянного розовыми свечами олеандра играли пятнистые котята, а рядом с голубой дверью хозяйственного магазина тихо покачивала листьями темно-зеленая пальма. В витрине магазина, блестя на солнце, висел набор сверкающих кастрюль. Почти у каждой двери стояли огромные горшки с базиликом, который островитяне добавляли едва ли не во все блюда. Да уж, эта колония была совсем не такой, как представлял ее Гиоргис!
Мария была рада визиту отца не меньше, чем он сам, но все равно немного нервничала. Ей не хотелось, чтобы Гиоргиса видели в колонии: новое лицо неизменно привлекало всеобщее внимание, а если бы другие колонисты узнали, кто этот мужчина, то наверняка стали бы ей завидовать. Ах, если бы о приходе отца никто, кроме нее и врачей, не знал!
– Сюда, папа! – торопила она Гиоргиса.
Они свернули с главной улицы и прошли на маленькую площадь, где стоял ее дом. Девушка открыла дверь и впустила отца. Дом был наполнен ароматом кофе, закипающего на плите, а на столе стояла тарелка с пахлавой.
– Добро пожаловать! – с чувством проговорила Мария.
Гиоргис сам не знал, что ожидал увидеть, но то, что открылось взгляду, удивило его. Он как будто оказался в собственном доме в Плаке. Фотографии, иконы и посуда, которые, он заметил, были в точности такими же, как дома. Гиоргис вспомнил, что привез Элени тарелки и чашки из семейных сервизов – ей хотелось есть и пить из такой же посуды, что и родные. После смерти Элени все это досталось Элпиде, а та передала вещи Марии. Кроме того, Гиоргис узнал скатерти и полотенца, которые Мария вышивала в юности, и при мысли, что если бы не несчастье, то дочь и все эти вещи могли бы быть в доме Маноли посреди оливковой рощи, ему стало грустно.