– Это Мария, – сообщила Фотини, указав на улыбающуюся девочку. – А это Анна, твоя бабушка, и родители девочек, Элени и Гиоргис.
Она принялась раскладывать остальные фотографии по столу, и легкий ветерок шевельнул их, словно оживив старые изображения. Алексис увидела снимки двух сестер в младенческом возрасте, затем в младшем школьном и наконец в девичестве – на последних фотографиях матери девочек не было, лишь отец. Был здесь и снимок Анны под руку с мужчиной в традиционной для Крита народной одежде – фотография была свадебной.
– Наверное, это мой дед? – спросила Алексис. – Анна очень красивая на этом снимке, и заметно, что она счастлива.
– Да, в ее глазах горит свет юной любви, – произнесла Фотини.
В ее голосе послышалась легкая насмешка, и это удивило Алексис. Она хотела было продолжить расспросы, но тут ее внимание привлекла очередная фотография.
– Это же моя мама! – воскликнула она.
У девочки на фотографии был характерный нос с горбинкой и милая, но довольно робкая улыбка.
– Да, это действительно она, – подтвердила Фотини. – Должно быть, здесь ей лет пять.
Как и любая другая подборка семейных фотографий, эти снимки представляли собой лишь отдельные фрагменты мозаики. Полного представления о прошлом семьи кусочки бумаги, вставленные в рамку или аккуратно сложенные в конверт, просто не могли дать. Алексис хорошо это понимала, но теперь она по крайней мере знала, как выглядят ее ближайшие предки, – завеса над тайнами, которые так долго хранила ее мать, наконец была приподнята.
– Все это началось здесь, в Плаке, – сказала пожилая женщина. – Дом семьи Петракис стоял совсем рядом с нашим. Вернее, он и сейчас там стоит.
Фотини указала на маленький домик на углу, буквально в паре десятков шагов от того места, где они сидели. Строение с белеными стенами было невзрачным – как, впрочем, почти все дома в этой забытой богом деревушке, – но в нем все равно ощущалось какое-то очарование. Штукатурка частично осыпалась со стен, а ставни, явно неоднократно перекрашенные с тех пор, как в доме жили прадед и прабабушка Алексис, были покрыты растрескавшейся, выгоревшей на жарком солнце светло-голубой краской. Балкончик, умостившийся над входной дверью, покосился под весом нескольких огромных кадушек с пышной огненно-красной геранью, ветви которой водопадом свисали сквозь решетку перил, словно пытались вырваться на волю. Эта картина была типичной для большинства греческих островов, и определить возраст дома было практически невозможно – он мог быть построен как несколько столетий назад, так и в двадцатом веке. Плака, как и всякая деревушка, которой повезло избежать массового нашествия туристов, была неподвластна времени.