Привыкшие к отсутствию пищи желудки троих мужчин с трудом приняли рагу из баранины, а их головы кружились от цикуды. Они до глубокой ночи рассказывали о своих похождениях.
– Ваш сын стал отличным поваром, – сказал Савине один из англичан. – Никто лучше его не умеет готовить хлеб из желудей.
– А также рагу из улиток и чабреца! – вторил ему другой.
– Неудивительно, что вы так исхудали, – ответила Савина. – До войны Антонис не умел даже жарить картошку.
– Антонис, расскажи о том случае, когда мы убедили фрицев, что мы братья, – предложил англичанин.
Вечер продолжался, и вскоре тревога и страх были окончательно вытеснены всеобщим весельем. Откуда-то появились лиры, и началось пение. Англичане изо всех сил пытались запомнить слова мантинад, рассказывающих о любви и смерти, борьбе и свободе, и даже, расчувствовавшись, нестройно подпевали грекам, плечом к плечу с которыми они сражались с врагом.
Антонис заночевал в своем доме, а английских солдат приютили односельчане, готовые взять на себя этот риск. Это была первая ночь за год, которую кто-либо из них провел не на жесткой критской земле, а в мягкой постели. Но поскольку им надо было уйти еще до рассвета, радость от ночевки на соломенном тюфяке была для мужчин недолгой: проснувшись, они натянули сапоги, повязали черные тюрбаны и двинулись в сторону гор. В этих бородатых парнях и впрямь ничто не выдавало англичан: их нельзя было отличить от местных жителей, и оставалось только надеяться, что среди критян не найдется предателей, готовых за вознаграждение выдать их немцам.
На Крит пришел голод, и случаи, когда в обмен на «немецкие драхмы» выдавалось местонахождение партизан, стали не такой уж редкостью. Голод способен сломить волю даже самых честных людей, и иногда подобное предательство становилось причиной таких ужасов, как массовые казни и уничтожение целых деревень. Немощных и больных сжигали вместе с их жилищами, а у мужчин отбирали оружие и расстреливали. Опасность предательства многократно возросла, поэтому Антонис и его соратники старались как можно реже бывать в родных местах – ведь приход подвергал опасности прежде всего их близких.
Единственным местом на Крите, до которого немцы не добирались, оставалась Спиналонга. Так проказа защитила островитян от другой, еще худшей болезни – оккупации. Да, лепра убивала людей и разрушала семьи, но немцы умели делать и то, и другое намного лучше.
Вскоре после того как Крит был захвачен немцами, приезды Николаоса Кирициса в Плаку прекратились: оккупационные власти с большим подозрением отнеслись к его регулярным путешествиям между Ираклионом и Спиналонгой. По этой причине, а также из необходимости ухаживать за ранеными и больными, Кирицис вынужден был на время отказаться от своих исследований. Одним из последствий бездумной высадки десанта стало то, что всех местных медиков обязали едва ли не сутками напролет помогать раненым и больным немцам, перевязывая раны, накладывая гипс и леча дизентерию, туберкулез и малярию, под власть которых подпали полевые госпитали. Возвращаясь домой поздно ночью, Кирицис настолько уставал, что даже не вспоминал о больных проказой, помощь которым лишь недавно была основной целью его жизни.