- Понимаете, Наталья Васильевна, там везде эти патрули. Нет желания с ними общаться, так я напросился, чтобы меня на входе пропустили. Я подожду, ладно?
- Ладно. Вы сегодня опять наверх – в хранилище?
Сотрудница тоже не знала ещё как теперь, при оккупационном режиме, себя вести с посетителями. Ей тоже трудно было находить слова. К тому же, ей, как и всем, не было известно, ни что случится завтра, ни даже через минуту. Всё свое смятение и все сомнения она выразила в вопросе Фёдорову:
- Что там сейчас люди находят. в старых газетах?
- А как готовились к Сталинградской битве, – твёрдо ответил Алексей Витальевич, глядя прямо в усталые, с безнадёжной печалью глаза на уже тронутом увяданием, но ещё красивом лице.
Фёдоров, как и сотрудники библиотеки, знал, что раньше, чем за 1947 год, он никаких газет здесь, в отделе периодических изданий, найти не может, тем более газет за 1942 – 1943 годы. Но и Фёдоров, и сотрудница, как, наверное, и все жители города, кроме разве что "лиц европейской национальности" и самых космополитически настроенных дельцов, думали и страдали об одном. Видимо, поэтому Наталья Васильевна с печалью и неверием в голосе спросила:
- Вы и правда так думаете?
- Никаких сомнений! – негромко, но твёрдо ответил профессор, не отводя взгляда. – Запомните, пожалуйста, этот день! – Он положил на барьер свой читательский билет и бланк учёта посетителей.
- А что, сегодня … – с пробуждающейся надеждой начала было сотрудница, но Фёдоров перебил, отрицательно качнув головой:
- Я не сказал "сегодня", я сказал, чтобы вы не забыли то, что я вам сегодня сказал!
- Спасибо, – молвила Наталья Васильевна, – успехов вам в работе, – добавила она вслед Фёдорову, уже успевшему от неё отойти.
По узкой и крутой металлической лестнице Фёдоров поднялся в хранилище, где все эти годы "демократических реформ" надлежащий порядок поддерживался почти бесплатным трудом сотрудниц библиотеки. Алексей Витальевич положил свой портфель на тот стол, что располагался возле самого окна. Хотя, по правде говоря, и здесь, несмотря на солнечный день, было темновато: давно не мытые стёкла покрылись снаружи толстым слоем пыли, да и изнутри окна уже давненько никто как следует не мыл. Фёдоров прекрасно помнил, как выглядела эта библиотека в советское время, когда она ещё была не "универсальной", то есть – не единственной. Всё, всё здесь теперь говорило, кричало не о разрухе, но о планомерном уничтожении. А что будет, когда здесь – сегодня или через неделю – начнут хозяйничать америкашки?! Фёдоров открыл портфель, достал из него термос и поставил на узкий подоконник – крышка была не вполне герметичной, и за то короткое время, что портфель лежал на столе, через неё просочилось 170 несколько сладких желтоватых капель чая. Свёрток с бутербродами он тоже разместил на подоконнике. Пачку чистой бумаги он расположил на столе. Подумав, профессор вынул из портфеля другую пачку листов – тех, что были исписаны его неровным мелким почерком накануне, и спрятал её между подшивками на ближайшем стеллаже. "Кто знает, – подумалось ему, – не помешают ли оккупанты, не ворвутся ли сюда, не отнимут ли всё это?!"