А Люк уже переключился на предстоящую встречу с девахами. у которых они уже дважды ночевали, когда были с деньгами после удачных набегов.
Конечно, бабы были уже не первой свежести и больше интересовались выпивкой, чем постельными забавами. Но что ни говори, а при их с Наждаком бездомном житье приятно было посидеть по-человечески за столом, а потом поваляться в постели. Да еще при этом урвать свою долю мужских удовольствий. Но без выпивки и закуски их на порог не пустят.
Люк достал из кармана украденный портсигар и раскрыл его. Там было лишь две папиросы. На внутренней стороне крышки выгравирован рисунок: двугорбый верблюд пригнул голову, словно пытаясь сорвать росток, торчащий из земли.
Люк захлопнул крышку и предложил:
— Пойдем к комиссионке, потолкаемся. Может, загоним этот
портсигар, радиоприемник и какую-нибудь вазу: для Люськи и Нинки этого пожалуй хватит, а там видно будет.
Оперуполномоченный уголовного розыска Румянов уже собирался уходить домой, когда раздался телефонный звонок. Звонила Люська, числившаяся у него в агентах. Источник информации из нее был так себе. Обычно она сообщала, кто из уголовников посещает ее приятельниц — таких же непутевых девок, подлавливающих у вокзалов загулявших мужичков. Он оформил Люську в качестве секретного сотрудника лишь для отчета о пополнении агентурного аппарата. Обычно ее приходилось отлавливать, для получения сведений, но на этот раз она позвонила сама и попросила выйти на связь.
Румянов без особого энтузиазма отправился на свидание к Люське в условленное место: не тащить же эту полупьяную лахудру на конспиративную квартиру.
Люську Румянов заметил еще издали. Веселая и разгульная, она никогда не боялась, что знакомые уголовники засекут ее беседующей с ментом. На все предупреждения об осторожности она беспечно отмахивалась:
— Брось, Румянов, меня пугать. Я — баба битая, всегда отбрешусь. А если кто и спросит, о чем у нас была беседа, скажу: о моем антиобщественном образе жизни. Или похвастаюсь, что ты меня как бабу просил тебе дать. А что, думаешь, не поверят? Так ведь я — баба видная, сладкая и медом, сам знаешь где, мазаная. Разве не так? Вот и поверят, что ты по мужской своей неукротимости равнодушно мимо — такой красоты пройти не можешь.
Румянов для вида всегда соглашался с Люськой, но глядя на опухшее лицо женщины, с удивлением думал: «А ведь она и вправду считает себя все еще юной и привлекательной. Среди женщин ее сорта я еще не встречал здраво оценивающих себя».
На этот раз Люська обошлась без обычных соленых шуток и начала с дела: