Планшет разведчика (Туманов) - страница 25
Высунулся наружу, огляделся напоследок по сторонам. Справа громадная куча хвороста, слева впереди пустой двор обступают сараи. Некому и неоткуда следить за мной… Через минуту я уже ворочаюсь, укладываюсь поудобнее в топке. Самое большое блаженство жизни это, оказывается, вытянут ноги…
Как только устроился в печке, время будто остановилось. Далеко до полудня, а мне нужна ночь Быстро покинуло меня блаженное чувство покоя. Теперь все мысли далеко от Мерцдорфа, от печки, от всего, что меня окружает. Прорвался ли Андрей? Держится ли плацдарм? Эх, если бы документы Н-да, документы. Каждый час, который они остаются при мне, уменьшает их ценность.
Утром огляделся и с удивлением увидел у дверцы какие-то коробки и даже чемодан. Тот, кто запрятал в печку свое имущество, рассчитал правильно: никому не придет в голову искать здесь-что нибудь.
Вылезать из печки уже поздно, оставаться опасно. На всякий случай сгребаю весь мусор, угли, щепки, золу и насыпаю барьерчик между собой и немецкими чемоданами. Хрупкое сооружение, ненадежная защита, но от первого взгляда укроет.
Укроет ли? Во дворе уже появились солдаты. Они чинно прохаживаются по двору. Ясно вижу немецких солдат. Кажется — особенно если кто-нибудь секундою дольше задерживает взгляд на печке, — что и они так же ясно видят меня.
И так будет весь день. Бесконечно длинный день! Как набраться терпения?
Чувствую себя заживо замурованным в леднике. Пронизывает холод. Ну и тяга в этой чертовой печке! Кажется, одежда примерзла к полу топки. Зажимаю рот рукой, а зубы стучат.
За всю жизнь не припомню я такого длинного дня. Никогда так томительно не тянулось время. Откуда-то взялась тупая боль в ногах, и чем дальше, тем сильнее. Сапоги, что ли, ссыхаясь, давят на ступни? Разуться бы, посмотреть, но бесшумно в печке не двинешься.
Проходит день… Горло совсем пересохло. Кажется в ссохшейся гортани образовались трещины — до боли хочется пить. Голод не так донимает, как жажда.
Ноги слушаются меня плохо. Ступней не ощущаю, хотя беспрерывно стараюсь вызвать боль, наступая каблуками на пальцы. Иногда лишь ощущается нечто подобное слабому уколу. Сгибать ноги трудно, и при этом какие-то мурашки ползут вверх Холодные, ледяные, ползут медленно. Это никогда прежде не изведанное ощущение пугает. Кажется льдинки застывающей крови плавают в сосудах. Совершенно ясно, что ноги отморожены.
Уже двое суток, как я выброшен из общего стремительного потока наступления, а сейчас отсиживаюсь где-то в немецкой печке и никак не выйду из мелкого круга забот о собственной безопасности. Конечно, теперь жизнь и боевая задача спаяны воедино, но так было и всю войну.