Планшет разведчика (Туманов) - страница 31

Край обрыва нависает над кустарником, и, чтобы кто-то сверху мог увидеть человека в кустах, он должен нагнуться. Кому это придет в голову? С шоссе в овраг могут заглянуть только мельком, мимоходом. Из лощины — тоже. Да там по проселочной дороге едва ли кто и ходить-то будет. В общем опасаться следует лишь случайных взглядов, а в кустах можно тщательно замаскироваться. По восточному скату оврага тянется распаханное поле, оно сейчас не лучше трясины. Черепичные крыши? До них метров четыреста, да и не на крышах же сидят фашисты.

Что там долго раздумывать? Будто у меня есть выбор! Кустарник — единственное укрытие. Вешние воды приволокли откуда-то солому, прутья, обломанные ветви. Каждый куст в низине стоит взлохмаченный.

Один из таких кустов я прикрыл поплотнее соломой, травой, ветками и забрался туда. Тут потеплее, и ветер не дует…

Ну, теперь надо заняться собою. Пробую снять сапоги, но не тут-то было! На пашне я все время мыкался оттого, что они увязали, и я поневоле разувался, а теперь сапоги не стаскиваются ни в какую. Разуться удалось, только выдрав ноги вместе с примерзшей к ним подкладкой сапог. Хрустят обледенелые портянки. Страшно взглянуть на обмороженные стопы.

Осторожно ощупываю ноги. Видны небольшие ранки, по виду царапины. Кое-где торчат впаянные в задубевшие ледяные ноги маленькие железные осколки. Значит, граната? Хорошо еще, что несильно меня зацепило, когда мы той ночью въезжали в Мерцдорф.

Легонько пощелкиваю по стопе. Звенит. Гулко, словно в иссушенном телеграфном столбе, отдаются удары. Целый час растираю ноги. Если бы делать это чем-нибудь упругим, ласковым… А то ведь руки с окостеневшими от холода, негнущимися пальцами только увеличивают растертые язвы. Совершенно не больно, ноги ничего не чувствуют. Но когда оттают, боль будет дикая, это я понимаю. Бросаю бессмысленное занятие и, сняв китель и шерстяной свитер, укутываю ноги.

Мокрая рубашка пузырится колоколом и быстро обледеневает. Поспешно надеваю обратно китель, которым пытался обернуть ноги, и долго еще ежусь и стучу зубами от холода.

Что же делать с ногами? Что делать?! Спасти их все равно не спасешь, но хотя бы чуть вернуть им подвижность, Развернул свитер и потихоньку глажу одеревеневшие ступни. Хватит! Довольно! Не раскисать! Снова завертываю ступни в свитер, обхватываю ноги обеими руками и сижу по турецки, легонько покачиваясь, глядя, как по шоссе время от времени проходят немцы. Сижу долго. Час? Два? Дрема охватывает, скрываются глаза, опускаются руки.

Просыпаюсь только после полудня. До меня доносятся голоса. Пожалуй, обо мне разговор. На меня то и дело осыпается земля — кто-то нагибается над краем оврага, хочет заглянуть под обрыв. Два здоровенных булыжника падают совсем близко. Упади такой на ногу — переломил бы. Не стали бы только стрелять, уж лучше спустились бы сюда.