— А схема целей? — встревожился я.
— Порядок! Лежит себе в клеенке за пазухой, греется.
Мюллеров кивнул, как бы подтверждая слова лейтенанта, но сам при этом ничего сказать не мог. Лейтенант объяснил мне, что тот контужен — не говорит, не слышит. Я тоже понимаю, вижу: у него идет кровь из носу, из ушей, изо рта. Это, значит, Мюллеров, тяжело контуженный сам, еще меня вытащил?
Только в эту минуту я вспомнил и о своих документах и судорожно полез за пазуху. Вот они! И даже не намокли. Страшно было бы очнуться, если бы документы покоились сейчас на дне Одера!
Пока ночь, надо связаться со своими или хотя бы выяснить, в чьем мы расположении. Идти я не могу. Нести меня товарищи тоже не в состоянии, поэтому и застряли мы в лесу. Да и неразумно дальше тащиться со мною, когда дорог буквально каждый час, потому что с каждым часом стареют наши разведданные.
Решаем так: разведчики уходят, а меня спрячут в кустарнике. К рассвету они так или иначе вернутся за мной. Вновь расстаюсь я с товарищами, с которыми свела меня фронтовая судьба.
Ушли.
Думай теперь, вспоминай, загадывай вперед.
Сил уже еле-еле хватает на то, чтобы удержать без дрожи пистолет в руке…
Чтобы хоть как-нибудь отвлечься и не думать все время о горящих ногах, пытаюсь мысленно подсчитать, который же это день блуждаю я на чужой стороне? Ворошу в памяти все дни и ночи после того, как в последний раз донесся до меня удаляющийся голос Андрея.
Проходит еще время, может быть, два-три часа, давно развиднелось — никого нет. Где-то вдали, к юго-востоку, что ли, загудели машины.
Ждать больше не могу, не имею права. Не хочется думать, что погибли мои товарищи, что здесь немцы, но война ведь война. И если я опять один, то только я один и могу выполнить боевую задачу. А раз так, то вперед! Решаюсь идти — вернее, ползти — в том направлении, откуда доносится гул моторов.
Ноги не держат. Хватаюсь за ствол дерева, подтягиваюсь на руках, потом стою с минуту и примериваюсь. Бросаюсь вперед, как в омут, чтобы сделать «шаг» и, падая от боли, успеть уцепиться за следующий ствол. Так и двигаюсь. Твердая кора и сучья раздирают ладони, но боли в руках не ощущаю. Там, где деревья стоят далеко друг от друга, там, где меня подстерегают полянки, ползу, но это гораздо дольше.
Те моторы, которые я услышал, затихли и исчезли вовсе, но вскоре донесся новый шум машин с той же стороны. Значит, там шоссе или дорога.
Наконец выбрался не то на опушку, не то на прогалину, вдоль которой проходит дорога. К шоссе подползаю на четвереньках. Каждый бугорок, каждый пень на пути — почти непреодолимое препятствие.