В зоологическом отношении провинциал принадлежит ко второй разновидности класса двуруких. У него громкая речь, густой румянец, грубая кожа, солидная талия, слегка сутулая спина, приподнятые плечи; руки у него болтаются, а ноги вогнуты внутрь, и те и другие не пропорциональны туловищу, наверно, потому, что он непрестанно их упражняет. Для него ходьба — первое условие существования. Когда он в Париже, то ни один сосед по гостинице еще встать не успеет, а он уже обегал все набережные и бульвары; здесь он купит яблочное пирожное, там кусок торта, но это ничуть не вредит его желудку, в котором пищеварение изумительно ускоряется от столкновений со всеми парижскими уличными столбами.
Привычки и манеры у него не менее смешные, чем внешность; он считает себя обязанным по всякому поводу защищать местный патриотизм; как только он закашляет, сейчас же идет плюнуть в уголок, что при простуде крайне утомительно; прежде чем выпить, он кланяется сотрапезникам, и, прежде чем произнести каламбур, сам хохочет; садясь за стол, пододвигает его к себе; в ресторане Вэри заказывает суп и говядину с тушеной капустой; зовет официанта сударем; три раза в минуту поправляет волосы, рукава засучивает до локтей, а брюки — до колен. Он любит все яркое, пестрое, поэтому чаще всего вы увидите, что при сюртуке морковного или желтого цвета он носит туфли, начищенные до зеркального блеска, золотые серьги и зеленые перчатки!
Коротко говоря, провинциал — существо непостижимое, в 1831 году он еще ходит во Французский театр; попав к Франкони, считает, что пришел в Оперу[1], в антрактах покупает «ячменный сахар», торгуется в театральной кассе, статую Генриха IV принимает за статую Наполеона, Тальони — за госпожу Саки[2] и даже уверяет, что она плясала на канате в их городе; приходит в восторг от восковых фигур, украшающих витрины парикмахерских; зевает, слушая Паганини, раскланивается с капельдинершами, беседует с клакерами и аплодирует в театре Нувоте!
«Карикатура», 12 мая 1831 г.