Когда папина машина свернула на подъездную аллею, у меня возникло сомнение: этого ли я ждала — чтобы моя семья направилась домой, а не ко мне? Чтобы все радовались друг другу в мое отсутствие?
При свете дня мой папа стал как-то ниже ростом и тоньше в кости, но его глаза светились благодарностью, чего не случалось многие годы.
А мама с каждой минутой подходила к мысли о том, что, возможно, она все-таки приживется дома.
Все четверо, как по команде, вышли из машины. Бакли, выбравшись с заднего сиденья, бросился к моему отцу: тот мог бы обойтись без посторонней помощи, но Бакли, видно, хотел оградить его от мамы. Линдси, привыкшая все держать под контролем, следила за ним поверх капота. Она несла ответственность за семью — так же, как мой брат; так же, как мой отец. Повернув голову, она встретила мамин взгляд, устремленный на нее сквозь букет желтых нарциссов.
— Что-то не так? — спросила Линдси.
— Ты — копия папиной матери, — ответила моя мама.
— Не забыть бы сумки, — сказала в ответ моя сестра.
Они вдвоем подошли к багажнику, а Бакли повел папу к крыльцу;
Линдси уставилась в темное чрево багажника. У нее был один-единственный вопрос:
— Ты снова его бросишь?
— Я сделаю все, чтобы этого не произошло, — выговорила моя мама, — но обещать не могу.
Линдси медленно подняла голову и встретила ее вызывающий взгляд; точно такой же вызов был и в глазах повзрослевшей до срока девочки, чья жизнь потекла быстрее с того дня, когда полицейские объявили, что на земле слишком много крови, а значит, дочери/сестры/ребенка нет в живых.
— Мне все про тебя известно.
— Хорошо, что предупредила.
Моя сестра достала из багажника сумку. Вдруг они услышали радостный вопль. На крыльцо выскочил Бакли.
— Линдси! — Его серьезность как рукой сняло: это был жизнерадостный пухлый ребенок. — Иди посмотри, что мне привез Хэл!
Бакли ударил в барабан. И сразу, не останавливаясь, — еще, еще и еще. Через пять минут этой какофонии один лишь Хэл сохранял способность улыбаться. А все остальные заглянули в ближайшее будущее: там их ждал несмолкаемый грохот.
— Не пора ли освоить щеточки? — предложила бабушка Линн.
Хэл не возражал.
Моя мама протянула бабушке нарциссы и под тем предлогом, что ей надо в ванную, сразу же поднялась наверх. Все поняли, куда она пошла: в бывшую мою комнату.
Она стояла на пороге совсем одна, как на океанском берегу. Комната по-прежнему была оклеена бледно-лиловыми обоями. Все та же мебель, за исключением бабушкиного кресла.
— Я люблю тебя, Сюзи, — проговорила она.
Эти слова меня просто сразили, ведь в последнее время их повторял мне только отец, но в глубине души я, конечно, ждала их от мамы. Ей потребовалось немало времени, чтобы проверить, не сокрушит ли ее эта любовь, и я не поторапливала: уж чего-чего, а времени у меня было навалом.