— И единственно, — орал я ему на ухо, — что тебе можно сделать — это по мордасам, как следует, отвозить!!.
Но тут, оскорбительное слово «мордасы» причудливо делилось на две части: «мор» я произносил под оглушающей рев гудка, а «дасы» под мертвую тишину, потому что гудок прекращался так же резко и неожиданно, как и начинался.
Уловив ухом фразу: «…дасам, как следует отвозить», агент подозрительно косился на меня и спрашивал:
— Что — как следует отвозить?
— Я говорю — мануфактуру. Как ее следует отвозить на склад: сегодня или завтра?
— Конечно! — язвительно пожимал плечами агент. — Вы первый день служите, да? Не можете сообразить, что за ней на склад каждую минуту могут явиться с накладной? Никакого из вас толку нет, сколько с вами не бьешься.
— Ладно, ругайся, — самодовольно думал я. — Все равно, не переругаешь.
И возвращался я домой довольный, до отвала насытив свое самолюбие и гордость.
II.
Марью Николаевну я любил уже год, а она этого совершенно не замечала. С женщинами я робел и заикнуться какой-нибудь из них о чувствах я не решился бы при самых благоприятных обстоятельствах.
Я любил Марью Николаевну целый год и боялся даже словом, даже намеком выдать свою тайну.
Ночами я метался в постели, вздыхал, терзался мучениями невысказанной и неразделенной страсти, а днем угрюмый, холодный встречался с Марьей Николаевной.
И дождался я того, что она однажды заявила мне:
— Ну, мой верный рыцарь — уезжаю.
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в лицо. Помолчал, сделал усилие и холодно спросил:
— Куда?
— В Одессу. К сестре, а оттуда, погостив, в Москву.
— Та-ак. Ну, счастливого вам пути. Желаю, чтобы вы веселились у сестры, а также и в Москве.
Она странно поглядела на меня, вздохнула и спросила:
— Придете к пароходу проводить?
Я вежливо поклонился.
— Если разрешите, с удовольствием.
На пароходной пристани собралось много провожающих — веселые, оживленные.
И я старался быть оживленным, шутил, улыбался. Выходило неважно.
— Что вы такой?.. — спросила Марья Николаевна.
— Зуб что-то болит, — кисло отвечал я. — У нас дома такие сквозняки…
И в то время, как я говорил ей эти слова — чудовищный рев гудка разбил воздух, как стекло, и все внутри каждого человека заныло и задрожало мелкой дрожью.
Марья Николаевна скучающе глядела на мои шевелящиеся губы, а я говорил ей:
— …Такие сквозняки… Моя милая, бесценная, мое единственное солнышко!.. Я тебя люблю, слышишь ли ты это слово? И я бы хотел с тобой рука об руку дойти гордо и счастливо до самой могилы. Слышишь ли ты меня? Я люблю твою душу и люблю твое тело, такое прекрасное, гибкое, нежное и упругое. Я бы томил тебя ласками, целовал бы нежно, и бурно, и трепетно, и всю засыпал бы свежим дождем поцелуев — твои руки, грудь, живот, твои плечи, о, твои плечи. Слышишь ли ты меня, единственное мое солнышко?..