— Сколько шуму,— говорит аббатиса, как говорила прежде и скажет еще не раз, с опечаленно-безучастным видом,— из-за серебряного наперсточка.
— В общем, мы тут мало что знаем,— говорит Милдред.— Лично я ничего толком не знаю.
— Не имею ни малейшего понятия, что на самом деле стряслось,— говорит Вальбурга.— Знаю только, что если Бодуэну с Максимилианом будет неоткуда взять денег, они увязнут по уши.
— Уинифрида тоже увязла по уши,— говорит аббатиса, как говорила прежде и скажет еще не раз.
Звонят с коммутатора. Сурово нахмурясь, Вальбурга подходит и снимает трубку, а Милдред следит за ней ясными, не по сезону ярко-голубыми глазами. Вальбурга заслоняет трубку ладонью и говорит:
— Из «Дэйли экспресс» интересуются, что вы, мать аббатиса, можете сказать по поводу психиатрического лечения Фелицаты.
— Скажите им,— говорит аббатиса,— что у нас нет сведений о Фелицате, с тех пор как она покинула монастырь. Ее место в часовне пустует и ждет ее возвращения.
Вальбурга раздельно повторяет это монахине-телефонистке, и та отзывается дрогнувшим голосом:
— Так и передам, сестра Вальбурга.
— И вы ее в самом деле примете обратно? — спрашивает Милдред.
Но телефон снова звонит. Покою настал конец.
Вальбурга нетерпеливо слушает и снова служит передатчицей:
— Не унимаются. Репортер хочет знать, как вы расцениваете бегство Фелицаты.
— Дайте мне телефон,— говорит аббатиса. И обращается к телефонистке: — Сестра, бодрствуйте, трезвитесь. Приготовьте блокнот с карандашом и запишите следующую телефонограмму: «Аббатиса Круская ничего не имеет добавить к тому, что она будет счастлива снова видеть сестру Фелицату в стенах аббатства. А ее бегство в мир встречает у аббатисы глубокое сочувствие, и к отважному поступку сестры Фелицаты как нельзя более применимы замечательные слова Джона Мильтона. Слова такие: «Не стану восхвалять добродетель-беглянку, добродетель-затворницу, неискушенную и неиспытанную, которая не стремится навстречу неприятелю, а чуждается ристалища»...» Будьте добры, продиктуйте все это репортеру, и если еще будут звонить, скажите им, пожалуйста, что мы отошли ко сну.
— Как они с этим разберутся? — любопытствует Милдред.— Звучит потрясающе, какая прелесть.
— Подчистят как-нибудь,— говорит аббатиса.— Вот и нам, сестры, надо подчищать. Мы покидаем сферу истории и вступаем в область мифологии. Мифология — это не более чем подчищенная история, равно как история — подчищенная мифология, и помимо этого нет ничего во всей истории человечества. Нам ли менять природу вещей? В нашем с вами случае, дорогие сестры, доискиваться истины все равно что искать конечности, пальцы и ногти пассажира взорвавшегося самолета.