Что “тип, испещренный цветочками”, посягает на право судить о том, как мне надлежит распоряжаться собственной душой, само по себе достаточно курьезно. Я что-то не припомню никого, пригодного на роль эксперта в данной области. Да и мыслишка до жалости пошла. Однако уведомить об этом обстоятельстве Сермягу значило бы поцапаться. Огорчить Веру… Нельзя. Буду кроткой, как овца.
— Не думаю. Тут нет связи. Просто среди людей мало таких, кого можно любить. Чаще приходится следить за собой, как бы пожалеть, а не возненавидеть. А звери, деревья… Зачем ты это делаешь?
Пока я мямлила, Сермяга отломил от встречного куста прут и теперь в такт шагу размахивает им, отсекая головки стойких придорожных цветов и трав.
— А, так тебе и этого сена тоже жалко?
И прут засвистал с удвоенной силой. Внезапное резкое — до мурашек в ладонях — желание вырвать и изломать орудие расправы… ух! Я насилу успела подавить его. Ничего себе! Нервы.
“На Леню злиться не стоит. Ему действительно не до писем. У него по горло забот. Например, он вынужден регулярно в сопровождении приятеля навещать бывшую жену у нее на квартире, чтобы в случае надобности было кому засвидетельствовать, что он там живет. Иначе она его выпишет, без московской прописки не станет и работы, все планы побоку, придется возвращаться в Сибирь. Ты, конечно, готова прописать его у нас, но для карьеры подмосковная прописка много хуже столичной… Кстати, к нам он приезжал. Родителям не понравился: они его находят излишне чопорным. Если начистоту, мне он тоже симпатичен меньше, чем хотелось бы. А видимся часто, он делится со мной своими проблемами. Но мы слегка раздражаем друг друга. Слишком разные. Тебя это не должно тревожить: так или сяк, все будет по-твоему. Разве что отец попробует помешать, но тогда это будет наша с мамой забота — обезвредить его. Главное, не ошиблась ли ты сама, не так в нем, как в себе. Может, зря ты принимаешь это тропическое приключенье настолько всерьез? Поразмысли там на досуге…”
Чего-то я недоговариваю. После той прогулки душа не на месте. Не нравится мне Сермяга. Кем нужно быть, чтобы перемениться к человеку за то, что посшибал головки полсотне сорняков и невзлюбил плохо обученную слюнявую псину? Ругаю себя, через силу расточаю подопечному любезные улыбки, подавляя зевоту, слушаю рассуждения, ясные, логичные, всецело посвященные собственной персоне рассуждающего. Но свист прута слышу. Перед глазами опять и опять — изувеченные ромашки на обочине и отутюженные — на брюках, злой вызов в углах бесцветных губ, слабых, упрямых… Что-то мне приоткрылось важное? Или открытие состоит в том, что я капризная неврастеничка?