В пять утра я заварил себе ромашки и попытался читать, но никак не мог остановить мысли. Они все неслись по кругу. Как Кортену удалось это сделать? Как я мог быть таким слепым? Что делать дальше? Интересно, мучает ли Кортена страх? Должен ли я кому-нибудь что-нибудь? Есть ли у меня кто-нибудь, кому я мог бы все это рассказать? Нэгельсбах? Тиберг? Юдит? Может, мне обратиться в прессу? Что мне делать со своей собственной виной?
Мысли кружились все быстрее и быстрее. Развив бешеную скорость, они рассыпались веером и сложились в совершенно новую картину. Я знал, что мне нужно было делать.
В девять я позвонил фрау Шлемиль. Кортен в конце недели уехал отдохнуть в свой дом в Бретани, где они с женой каждый год проводят рождественские праздники. Я нашел поздравительную фотооткрытку, которую он прислал мне в прошлом году на Рождество. На ней был запечатлен солидный дом из серого камня с черепичной крышей и красными ставнями, поперечины которых образовывали перевернутую букву «Z». Рядом с домом стояло ветряное колесо на высокой мачте, а за ним простиралось море. Я достал железнодорожное расписание и нашел поезд, прибывающий в Париж на Восточный вокзал в семнадцать часов. Мне надо было поторопиться. Я сменил наполнитель в туалете Турбо, насыпал ему в миску побольше сухого корма и собрал свою дорожную сумку. Потом пошел на вокзал, разменял деньги и купил билет второго класса. В поезде было полно народу. В вагоне прямого беспересадочного сообщения свободных мест уже не осталось, и мне пришлось делать пересадку в Заарбрюкене. Но и после Заарбрюкена вагон был переполнен. Шумные компании солдат, отпущенных на Рождество домой, студенты, запоздалые коммерсанты.
Снег, выпавший за последние недели, растаял, за окнами проносилась грязная, зелено-бурая земля. Небо было серым, лишь изредка за облаками проступал бледный диск солнца. Я думал о том, почему Кортен испугался разоблачений Мишке. С уголовно-правовой точки зрения его можно было обвинить в смерти Домке, преступлении, не подлежащем действию срока давности. И даже если его оправдают за недостатком улик, его общественный статус и миф о его благородстве будут уничтожены.
В Париже на Восточном вокзале имелся пункт проката автомобилей, и я взял себе одну из этих машин среднего класса, которые, независимо от модели, все выглядят одинаково. Оставив машину пока в пункте проката, я вышел в вечерний, лихорадочно пульсирующий город. Перед вокзалом высилась гигантская рождественская ель, которая так же настраивала на рождественский лад, как и Эйфелева башня. Было половина шестого, я проголодался. Большинство ресторанов еще были закрыты. Мне приглянулась одна пивная, в которой круглые сутки царило оживление. Официант провел меня за маленький столик, и я оказался в компании еще пяти посетителей, проголодавшихся в неурочное время. Все ели тушеную капусту со свининой и сосисками, и я заказал то же самое. А еще полбутылки эльзасского рислинга. Через минуту передо мной уже стояла дымящаяся тарелка, бутылка в запотевшем ведерке и корзинка с белым хлебом. Под настроение мне нравится атмосфера пивных, погребков и пабов. Сегодня настроение у меня было не то. Поэтому я быстро расправился со своим ужином. Потом я взял номер в ближайшем отеле и попросил разбудить меня через четыре часа.