— Господин Эгерт!
Через силу улыбнувшись, Солль велел подать себе вина.
На столах, на полу, на резных спинках стульев лежали квадратные солнечные пятна. Тонко жужжала муха, колотясь лбом о стекло квадратного же оконца; покусывая край стакана, Эгерт тупо смотрел в деревянные узоры на столешнице.
Слово было сказано, и теперь Эгерт повторял его про себя, всякий раз содрогаясь, как от боли. Трусость. Светлое небо, он трусил! Он струсил уже бессчётное число раз, и у страха его были свидетели, и главным из них оставался лейтенант Солль, прежний лейтенант Солль, герой и воплощённое бесстрашие…
Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне — бледность, неуверенность, трясущиеся колени… Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх — чудовище, снаружи никчёмное и ничтожное, изнутри же — палач, неодолимой силы мучитель…
Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди…
Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска столик господина Эгерта; он, наконец, ответил на робкий заискивающий взгляд:
— Не вертись, пигалица… Присядь-ка со мной.
Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:
— Что угодно господину Соллю?
Он вспомнил, как втыкались в косяк над её головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил — и покрылся холодным потом.
Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:
— Господин Эгерт так долго боле-ел…
— Фета, — сказал он, опуская глаза, — ты боишься чего-нибудь?
Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:
— Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит…
— Да, — вздохнул Эгерт терпеливо, — а ещё чего ты боишься?
Фета захлопала глазами.
— Ну, темноты, например, — подсказал Эгерт. — Ты боишься темноты?
Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:
— Да… Только… зачем это господину Эгерту?
— А высоты? — он, казалось, не заметил её вопроса.
— И высоты боюсь, — призналась она тихо.
Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от неё более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:
— И, знаете, особенно… Грома… Как бабахнет… Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть… — она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев:
— А особенно боюсь… забеременеть…
Эгерт отшатнулся; испугавшись своей откровенности, Фета затараторила, будто пытаясь потоком слов сгладить неловкость: