Когда он вернулся домой, сверху просачивался на лестницу слабый, нерешительный свет. Он старался передвигаться как можно тише, однако башмаки его для того и созданы были, чтобы производить побольше шуму. В этом состояло их назначение.
— Билли? — приплыл сверху вместе со светом голос матери.
Он замер на площадке лестницы, втянул сквозь зубы воздух.
— Да, ма.
«Пропусти меня в мою комнату. Все, чего я хочу, все, в чем нуждаюсь, — это темнота и покой». Он поднялся по лестнице и уже прошел половину коридора, когда из своей комнаты выступила и остановила его полной заботы улыбкой мать, казавшаяся в ее розовом халате пухленькой и словно светящейся.
— Уже поздно, — сказала она.
— Знаю. Знаю, что поздно.
Он стоял посреди коридора в башмаках и кожаной куртке, не глядя на мать. Понимал, что от него несет водкой и коровьим навозом. И что на лице его кровь.
— Видел бы ты себя, — сказала мать. — Чем занимался?
— Да ничем особенным, — ответил он. Лучше бы у него была такая же мать, как у Бикса, только и знавшая, что бродить с коктейлем по комнатам. Не нуждавшаяся ни в чем, кроме «Кента», шотландского виски и собственной ожесточенной, умудренной персоны.
— А что у тебя со лбом? — спросила она. — Ты поранился?
— Нет. Целехонек. И хочу спать.
Она попыталась дотронуться до его лба, но он отшагнул назад, стукнув тяжелыми подошвами. Впрочем, за рукав она его все же поймала. У Билли сдавило грудь, и он снова втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, вдохнуть по-настоящему почему-то не удалось. В последнее время на него нападали такие приступы удушья, впрочем, он никому о них не говорил. Просто подозревал, что у него рак легких.
— Студенту Гарварда так вести себя не подобает, — веселым шепотком сообщила мать.
— Я не студент Гарварда, ма.
— Ты станешь им в сентябре, Билли. Ты хоть понимаешь, как сильно ты отличаешься от всех остальных? И сколько с тобой еще всего случится?
— А может, я и не хочу учиться в Гарварде?
— Не говори глупостей. Ты в это столько труда вложил.
— Я пока никому о Гарварде не говорил. Ни Биксу, ни Ларри — никому. Никто ничего не знает.
Она подступила поближе к нему. От нее пахло сном, пудрой и чем-то еще, неясным, но вкрадчиво сладким, напугавшим его.
— Бикс и Ларри, — повторила она. — Ты бы с ними поосторожнее был. Слышишь? Бикс и Ларри — они же практически не кто иные, как малолетние преступники.
— Да. Но это мне в них и нравится.
— Милый, — произнесла мать, и шепот ее стал более низким, резким, настойчивым. — Что тебя мучает? Что с тобой?
— Ничего меня мучает, — ровным тоном ответил он. — Я устал. И хочу спать.