из добра. Ну и кроме того, ерундовину эту я украла и всегда смогу украсть еще одну, и еще.
Зои протянула руку к сережке. Транкас помогла вдеть ее в ухо.
— Замечательная штука, — сказала Транкас. — Просто сокровище.
— Отныне мы — серьговые сестры, — сообщил Кассандра, — навеки связанные нерушимыми узами.
— Спасибо, — сказала Зои.
— Пожалуйста, — ответил Кассандра. — А теперь извините меня, девушки, ладно?
И он отошел от них, легко и плавно, несмотря на каблуки. Платиновый парик вскипал в искусственном свете.
— Ничего себе, — сказала Транкас. — Вот это типчик.
— Возможно, он спас нас от смерти, — сказала Зои.
— Очень может быть. Он наша долбаная добрая фея, вот кто он такой.
Транкас и Зои снова опустились на софу, чтобы покурить еще дури, понимая, впрочем, что ничего более значительного с ними сегодня уже не произойдет. Докурив, они покинули бар, заглянули еще в пару мест, выкурили еще один косячок, потанцевали друг с дружкой, понаблюдали за мужиками. Когда они возвратились в квартиру Транкас, мать ее похрапывала перед телевизором. Зои проверила, не горит ли чего. Транкас приложила к голове спящей матери палец и сказала: «Бах!» Мать улыбнулась во сне, но не проснулась.
— Осталась бы ты на этот уик-энд дома, — сказала мама. — Что уж такого бесконечно притягательного в Нью-Йорке?
— Транкас одиноко там, — сказала Зои. — Я нужна ей.
Мама обулась сегодня в красные теннисные туфли. Тень ее лежала на крошечной фасоли и латуке, изгибаясь и темнея на кабачке, а за ним стелясь с уже большей уверенностью в себе. Маму донимали маленькие вожделения. Когда фасоль созреет, она снимет бобы с плетей и бросит их в кипящую воду.
— Транкас, — сказала она, — сможет, я полагаю, обойтись пару уик-эндов и без тебя.
— Я скучаю по ней, — ответила Зои, — да и мне здесь тоже одиноко.
Она так и носила в мочке уха медную луну Кассандры. А одежда на ней была обычная, затрапезная — латаные джинсы, чайного цвета футболка. Зои сидела на корточках, пропалывая помеченные бирками грядки. Земля их отбрасывала собственную тень, и что-то спокойное, дремотное тянулось кверху из ее глубин.
— Да пусть едет, Мэри, — сказал папа. Сегодня он принес в огородик корзинку с ноготками, такими яркими, что от них веяло теплом. Такой же ярый жар исходил и от папы — жар жгучей, как пламя, печали.
— Мне просто кажется, что это немного слишком, — сказала мама. — Каждый божий уик-энд.
Папа подошел к Зои, коснулся ее волос. Когда они вместе оказывались в огородике, он вставал на защиту любых ее прав, любых желаний. А вне огородика связь между ними распадалась. Любовь к Зои он сохранял, однако ясное представление о ней утрачивал — оно выражалось лишь на языке корней, почвы, общей для него и дочери простой и понятной потребности помочь растениям вырасти.