— Тише! Шутники. Я про указание спрашиваю… Ладно, давайте летать. Кто сегодня оборзевает… тьфу! — кто сегодня обозревает газету?
— Я Владимир Николаевич.
— Начинайте, Ксения Леонидовна.
— Так. Первая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов разговаривает с фермером Кожуховым… Хороший снимок. Лица не казенные, живые…
— Умеешь, Ремизов, когда захочешь.
— Я всегда хочу, Владимир Николаевич.
— Молчи. Продолжайте, Ксения Леонидовна.
— Колонка новостей… Ничего особенного. Вторая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов выступает перед учителями района. Хороший снимок…
Этот обзор стал самым кратким в многолетней истории сначала «Зари Коммунизма», а потом «Энской зари». Перед журналистами, уже не с газетных страниц, а собственной персоной, предстал Григорий Алексеевич Абакумов. Появление главы района да еще в сопровождении Тяпкина вызвало самый настоящий шок у мирных тружеников пера. Одиннадцать лет Абакумов руководил районом, а в редакции побывать та ни разу и не удосужился… И вот такое неожиданное появление.
— Гри… Алекс… К нам?
Князев на какое-то время лишился дара речи, а затем он произнес несколько фраз, которые благодаря длинному языку Ремизова вскоре стали крылатыми в Энске:
— Сподобил, Господь. Лучший день в моей жизни. Только куда бы мне вас посадить…
— Да ты уж посади куда-нибудь. — Это был Абакумов.
— Вы меня не поняли, Алексей Григорьевич, то есть Григорий… У нас стулья плохенькие, не для ваших…
— Ну-ну, продолжай. Даже интересно.
— Вы меня не поняли, — Князев чуть не плакал, — я хотел сказать не «не для ваших», а не для вас. Они недостойны вас. Вот.
— Кто?
— Стулья.
— Почему?
— Плохенькие они.
— А я?
— А вы хороший. Сподобил Господь.
Журналисты, все как один, сидели, угнув головы, еле сдерживая себя. Вот-вот могла начаться массовая истерика.
— Мама, не могу больше, — прошептала Антонина Сергеевна.
— Крепись, — также шепотом откликнулся Орлов, — вот я же… «А вы хороший».
— Слушай, Леонид Павлович, мы часом не ошиблись адресом? Это газета?
— Да вроде газета.
— А я думал — цирк. Клоун в наличии, — и Абакумов показал на несчастного Владимира Николаевича. — Господь его сподобил. Зрители ржут, как лошади… Сейчас, впрочем, вам всем не до смеха будет…
— Вы меня не поняли…
— Все, умолкни, паяц! Леонид Павлович, начинай.
— Слушаюсь, Григорий Алексеевич.
Тяпкин уже открывал портфель из прекрасной кожи.
— Вот. — Он двумя руками, всем видом демонстрируя высшую степень брезгливости, достал из портфеля какую-то газету. — Даю честное слово, сегодня я буду мыть руки с мылом…