— Вот только без этого. Хорошо, Любочка?
— Без чего?
— Без штучек твоих лисьих. Поплачь еще. Вот и слезы выступили.
— Галина, не надо. Видишь человеку плохо? — вступилась Толстикова за Любу.
— Сама виновата. И рыбку скушать захотела и…
— Галя, — настойчиво повторила Лиза, — ты очень хорошо сказала про девочку. В каждой из нас была такая девочка. Твоя смотрит сейчас на тебя…
— Нет, что я должна — целоваться с ней?
— Хотя бы выслушай.
— Да, говорить она умеет. Хотя, нет… спрошу. Скажи мне, Любочка, помогли тебе твои ляхи?
— Какие ляхи? А, ты в этом смысле…
— Во всех. Когда в «Экспресс-газете» статью читать?
— Статьи не будет.
— Что так? Не взяли?
— Я решила не посылать. Во-первых, в «Окраине» первую статью изуродовали, у меня не так все было. По-человечески. А во-вторых… Впрочем, это уже не важно.
— Молодец, Люба.
Братищева благодарно улыбнулась Толстиковой, но улыбка также быстро погасла, как и родилась.
— Я, собственно, попрощаться зашла. Мало ли что. Знала, что увижу вас, вот и зашла. Сейчас в соцзащиту заходила… рядом… вот и решила…
— Ты что, уезжаешь куда? — спросила Толстикова.
— От себя, от совести своей не убежишь, — глубокомысленно изрекла Галина.
— Завтра в больницу ложусь, а в конце недели обещали сделать операцию.
— Погоди, ты о чем говоришь? — Глазунова будто впервые увидела Любу.
— Я не говорила раньше, а потом… вы сами понимаете, — Братищева говорила, с трудом подбирая слова. — Уставать стала быстро, голова болела и кружилась. Думала, что работаю много. Оказалось, что щитовидка.
— У кого ты была? — Галина стала по-врачебному деловита.
— У Розы Петровны…
— У Максимовой? Хорошо. Врач от Бога. Узлы?
— Два. Сказала большие, надо оперировать. Это рак, Галя, да?
— Почему сразу рак? После операции возьмут узлы на исследование и…
— Девочки, мне нельзя умирать. У меня Олька…
— Раньше времени не хорони себя, — сердито перебила Братищеву Галина.
— Люба, а сейчас куда ты ее устроила? — спросила Лиза.
Братищева махнула рукой, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
— Вы же знаете, никого у меня. Родителей своих никогда не видела, а бабушек и дедушек, тем более.
— Прости, — не успокаивалась Толстикова, — а муж? Ну, то есть отец ребенка?
— Отец ребенка… Где-то катается колобком на бескрайних просторах Родины. Да он и не знает, что у него дочь растет… Я зачем в соцзащиту ходила? На время операции Ольку в интернат устроили. Сходила я туда. Ой, девочки, — и она все-таки заплакала, — это ужас. Сама детдомовская, но такого тогда не было. Представляете, вот такие крохи — и матом ругаются… Бедная моя девочка!