Старшая, чье имя звучало как Урта или Урдер – Тени никак не удавалось произнести его так, чтобы удовлетворить хозяйку, – жестами приказала ему снять одежду.
– Всю?
Старшая пожала плечами. Тень разделся до трусов и футболки. Женщины прислонили к стволу лестницы. Одна была от руки расписана мелкими цветами и листьями, змеившимися по перекладинам, и ему приказали подняться по ней.
Тень взобрался на девять ступеней. Потом, по знаку женщин, ступил на низкую ветку.
Средняя вывалили на траву содержимое мешка. Наземь упал моток спутанных тонких веревок, бурых от старости и грязи, и женщины принялись сортировать их по длине, аккуратно раскладывая вдоль тела Среды.
Вот они вскарабкались на лестницы и начали опутывать Тень веревками, завязывая их сложными и изящными узлами, – сначала на стволе, потом на теле Тени. Нисколько не смущаясь, словно повитухи или няньки или те, кто обмывает покойников, они сняли с него футболку и трусы, связали его, неплотно, но крепко и бесповоротно. Он даже удивился, насколько удобно распределился его вес по узлам и веревкам. Петли прошли у него под мышками, между ногами, вокруг талии, коленок, груди, надежно привязывая к стволу.
Последняя петля неплотно легла вокруг шеи. Поначалу это причиняло ему неудобство, но вес был распределен разумно, и ни одна из веревок не врезалась в кожу.
Его ноги оказались в пяти футах над землей. На дереве не было ни единого листка, ветви чернели на фоне серого неба, в утреннем свете серебрилась гладкая кора.
Женщины убрали лестницы. На мгновение Тень охватила паника: он всем телом обмяк на веревках и даже провис на несколько дюймов. И все же он не издал ни звука.
Завернутое в гостиничный саван тело женщины положили у корней дерева, а потом ушли.
Тень остался один.
Повесь меня, о повесь меня, и умру и исчезну я.
Повесь меня, о повесь меня, и умру и исчезну я.
Нет дела мне до веревки, – былое давно прошло,
Давным-давно в могиле лежит, давно травой поросло.
Старая песня
Первый день, что Тень висел на дереве, он испытывал только небольшое неудобство, которое понемногу переросло в боль и страх и странное ощущение, отчасти скуку, отчасти апатию: серое смирение, ожидание.
Он висел.
Ветер унялся.
Через несколько часов мимолетные вспышки света стали взрываться у него в глазах, расцвечивая поле зрения багряными и золотыми соцветьями, которые трепетали и пульсировали собственной жизнью.
Понемногу боль в руках и ногах становилась нестерпимой. Если он расслаблял конечности, давая телу обмякнуть, или если он повисал ничком, то натягивалась петля у него на шее, так что перед глазами все плыло и мерцало. Поэтому он снова откидывался к стволу дерева. Он слышал, как у него в груди трудится сердце, выбивая тамтам аритмии, разгоняя по телу кровь…