К следующему утру боль перестала быть местной, уже не была сосредоточена там, где веревки врезались в плоть или кора царапала кожу. Теперь боль разлилась повсюду.
А еще хотелось есть, голод выворачивал ему пустой желудок. В голове тупо стучало. Временами он воображал себе, будто перестал вдруг дышать, будто сердце у него остановилось. И тогда он задерживал дыхание, пока биение сердца не начинало отдаваться в ушах грохотом океанского прибоя, тогда ему приходилось втягивать в легкие воздух, будто пловцу, выныривающему с глубины.
Ему казалось, что дерево простирается от ада до рая и что он висит на нем вечно. Коричневый сокол описал над ветвями круг, приземлился на сломанный сук возле Тени, потом вспорхнул вновь и полетел на запад.
Буря, утихшая к утру, к вечеру начала собираться вновь. Наползавшие серые тучи тянулись от горизонта до горизонта. Заморосило. Тело в запачканной простыне из мотеля у подножия дерева как будто съежилось, стало крошиться и оседать, словно сахарный тростник, забытый под дождем.
Иногда Тень горел в жару, иногда его обдавало холодом.
Когда вновь грянул гром, он вообразил, что слышит в громовых раскатах и грохоте собственного сердца литавры и барабанный бой – не имело значения, было ли это только в его голове или звук исходил откуда-то извне.
Боль он воспринимал цветами: краснота неоновой вывески бара, зелень глаза светофора в туманную ночь, синева пустого видеоэкрана.
С ветки на плечо Тени спрыгнула белка, вонзив ему в кожу острые коготки.
– Рататоск! – заверещала она, и кончиком носа коснулась его губ. – Рататоск!
Зверек прыгнул обратно на дерево.
Кожа Тени горела от булавочных уколов, ранки покрывали все его тело. Ощущение было нестерпимым.
Вся его жизнь распростерлась перед ним на саване из мотеля: в буквальном смысле раскинулась, словно предметы с дадаистского пикника, сюрреалистическая сцена: он различил озадаченный взгляд матери, американское посольство в Норвегии, глаза Лоры в день их свадьбы…
Он усмехнулся сухими губами.
– Что тут смешного, Щенок? – спросила Лора.
– Наша свадьба. Ты подкупила органиста, чтобы он подменил свадебный марш Мендельсона песенкой из «Скуби-Ду», под нее мы и шли в церковь. Помнишь?
– Конечно, помню, милый. «И я бы тоже сделал это, не будь тут надоедливых детей».
– Я так тебя любил, – сказал Тень.
Он чувствовал прикосновение ее губ к своим, и эти губы были теплыми, живыми и влажными, вовсе не холодными и мертвыми, и поэтому понял: у него снова галлюцинации.
– Тебя ведь тут нет, правда? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Но ты зовешь меня. В последний раз. И я иду к тебе.