Халл Беддикт, связавший себя узами родства с этими племенами, увидел, к чему привел его энтузиазм. Дары, что были совсем не дарами — за них требовали проценты, их меняли на земли. Гибельный лабиринт торговцев и купцов, соблазнявших туземцев ненужными услугами, распространявших опасные яды. На протест отвечали уничтожением. Разрушением их гордости, чести и самоуважения. В общем — война столь циническая, холодная и бессердечная в своей методичности, что ни одна честная душа не смогла бы ее вынести. Особенно душа, ответственная за многое. «За все это».
Но нереки до сего дня поклонялись Халлу Беддикту. Как и полдюжины обремененных долгами нищих, что остались от племени фараэдов. А разрозненные Тартеналы сидели, неуклюжие, пьяные и сломленные, в притонах южных городов. У каждого на левом плече до сих пор можно было разглядеть татуировки в виде трех полос — такая же украшала и плечо Беддикта.
Сейчас он сидел рядом, уставившись на умирающее пламя костра. Один из его стражников вернулся в столицу, неся с собой Королевскую Трость. Блюститель больше не был Блюстителем. Он не вернулся на юг. Он ушел в горы.
Впервые она его встретила восемь лет назад, невдалеке от Высокого Форта; он был не краше дикого животного, блуждающего в чащобе. И привела его назад. По крайней мере, частично. «Ох, это было не так возвышенно, как могло показаться. Было бы возвышенно, если бы я не воспользовалась им в таких низких целях».
Она поддалась своим самолюбивым нуждам, и в этом не было ничего достойного.
Серен гадали, простит ли он ее. Простит ли она себя.
— Бурак Преграда знает то, что я хочу узнать, — сказал Халл Беддикт.
— Возможно.
— Он скажет мне.
«Если по своей воле — не скажет». — Несмотря на все тайные приказы, он остается в этой игре мелким игроком. Глава торгового дома из Трейта, с некоторым опытом в делах с хиротами и арапаями. «И, как мне думается, у него есть право свободного прохода на земли Эдур».
— Ханнан Мосаг пошлет воинов к нашим судам, — сказал Халл Беддикт. — Торговые интересы королевы, кажется, будут ущемлены.
— Думаю, она предвидит потери.
Сидевший рядом больше не был наивным юнцом. Но он слишком долго оставался в стороне от хитроумных интриг и ужасающей ловкости рук, бывших для большинства летерийцев чем-то, заменяющим кровь. Она могла ощутить, как он пытается совладать со слоями сошедшихся здесь планов и намерений. — Я начинаю видеть ее тропу, — заявил он вскоре, и в голосе прозвучала такая отчаянная горечь, что она заморгала и отвернулась.
— Это же проклятие, — продолжал он, — что мы склонны глядеть вперед и только вперед. Словно тропа впереди совсем другая, чем позади.