— Итак, значит, все кончено, — произнесла она, — ибо то, чего от меня требуют, я сделать не могу. Тем лучше: у меня остается право покончить с собой. Ступайте и передайте тем людям, что они могут отдавать эти письма графу Мюсидану. Я и раньше слыхала, что есть люди, готовые торговать несчастьем и заблуждениями других, но я считала, что это случается только в плохих романах. Теперь я, к сожалению, убедилась, что это не так. Но надо мной у них не будет полной власти!
— Графиня, графиня! — умолял струсивший не на шутку медик, — что вы намерены с собой сделать?!
Графиня не слышала его.
— Как я могла жить после стольких лет страданий? Нет, действительно, я должна быть благодарна этим людям: сегодня первый раз за столько лет я усну спокойно, без тревожных снов, я никуда не буду бежать из своего дома, боясь одиночества…
— Ради всего святого, графиня! Ради вашей же собственной дочери, ведите себя благоразумно! Весь мой жизненный опыт и преданность к вашим услугам! Сядьте и успокойтесь, может быть, мы что-нибудь придумаем. Собственно говоря, что лично вы, графиня, имеете против маркиза Генриха Круазеноа?
— Я лично ничего…
— Он из прекрасной семьи, богат, ему всего тридцать четыре года, чем он не подходящая партия для мадемуазель Сабины?
— Да, я ничего не имею против него, но граф никогда не согласится взять назад слово, данное барону…
— Ну, это пустяки! Вы все можете сделать с графом, стоит вам только захотеть!
— Да, в былое время это было действительно так, но это было давно, в то время он любил меня, теперь я для него не более, чем любая другая женщина. Можно, конечно, попробовать, чтобы выиграть время. Пожалуй, я попробую, но Сабина… Кто поручится нам за то, что она уже не любит барона?!
— О, такого рода обстоятельства, если они и существуют, ничего не стоят! Вы — мать, а матери всегда имеют влияние на своих детей.
Неожиданно графиня схватила за руки Ортебиза и, судорожно сжимая их, произнесла:
— Нужно ли раскрывать еще одну тайну? Если я чужая для своего мужа, то для дочери — я просто посторонний человек, она меня ненавидит и презирает!
Доктор, однако, поспешил откланяться, наскоро заверив графиню, что она ни в коем случае не может быть чужой для мужа и дочери и что она должна успокоиться, а назавтра они вместе придумают, как им действовать дальше.
— Ах, доктор, только в беде и познаются друзья, — сказала ему на прощанье графиня, в уме уже прикидывая возможности выдвижения на сцену Генриха Круазеноа.
Воздух после двухчасового разговора с графиней показался Ортебизу свежим и чистым. Медленными шагами, наслаждаясь чудесным вечером, приближался он к кофейне.