— А как тебя зовут? — спросила Агафья. — Имя у тебя есть?
— Михаил.
— Хорошее имя.
— Не жалуюсь. Привык.
— Ты зачем пришел, дядя Миша? Спрашивать?
— Была такая мысль. Интересно мне с тобой побеседовать, племянница.
— Грозить будешь. На ремни порезать пообещаешь.
Она не спрашивала, скорее утверждала.
— Знаешь, Агафья, — сказал Сергеев, доставая из кармана сигареты, — есть столько способов тебя разговорить, что ты сама удивишься, если пересчитаешь. Можно, конечно, и на ремни нарезать, если совсем ничего больше не умеешь. А можно и без глупостей. Как тебя, кстати, звали до Агафьи? Алла? Анна? Алина?
Она молча смотрела на него с пола, сверкая глазами недобро, но почему-то весело. Отчаянно весело. И Сергеев подумал, что разговорить ее будет труднее, чем он всем своим видом показывал. Гораздо труднее. Но девочка об этом пока не догадывается. Или все-таки догадывается?
— Агафья, — произнесла она медленно, тщательно отделяя звук от звука, словно предварительно разжевывая слово, и улыбнулась, показывая перепачканные кровью мелкие белые зубы. — Это имя у меня такое — Агафья. Понял, дядя?
— Пусть, — сказал Сергеев равнодушно, — хорошее имя, ничуть не хуже любого другого. Курить хочешь, племянница?
— А ты дашь?
— Дам. Мне не жаль. Детям, конечно, курить вредно, но тебе дам. Тебе уже не повредит.
Агафья рассмеялась звонко и громко, отчего съехала спиной по стене и завалилась на бок.
— Тебе что смешно, — спросил Михаил, вставая, — что курить вредно? Или то, что тебя ребенком назвали?
Он рывком усадил ее поудобнее, вставил между разбитых губ сигарету и щелкнул зажигалкой.
Это было очень важно — физический контакт, механическое движение, акт доверия — рука у беззащитного, израненного лица. Плюс к этому, куря сигарету, человек невольно выравнивает свое дыхание и к нему легче подстроиться. Она связана, и повторять ее позу и движения, мягко говоря, затруднительно. Но в тот момент, когда она выпускает дым… Сколько тайн было раскрыто за совместно выкуренной сигаретой, сколько признаний сделано, сколько предательств совершено.
«Курите, подследственный! — Спасибо, гражданин начальник!»
Снасть заброшена, острый, острее любого рыболовного, крючок заведен за губу. Осталось только одно — вовремя подсечь. Хотя с этой девицей все может оказаться не так просто.
Он закурил и сам, мысленно включив метроном в своем воображении.
Двадцать два, двадцать два, двадцать два…
Струя голубого дыма вырвалась из его губ и заклубилась грозовой тучей в свете керосинки.
Она ответила жидким облачком — неудобно курить со связанными за спиной руками.