– Счастлив видеть вас, мисс Уилмор, вы прекрасно выглядите! – что и послужило ответом на все вопросы сразу (она и сама уже их не помнила). Дама наклонилась поближе к Мервиллу и громко – так, чтобы слышала вся галерка, спросила, кто я такой. Он тихонько сообщил мое имя и титул. Этого оказалось достаточно: она немедленно и без малейшего стеснения уставилась на меня, а потом, с поразительной бесцеремонностью, нимало не беспокоясь о том, что о ней подумают, села между нами, давая и мне возможность насладиться столь почетным соседством.
Трудно сказать, что представляла из себя мисс Уилмор в годы цветущей юности. Говорят, она была хрупка и даже очень хороша собой. Теперь, в двадцатипятилетнем возрасте, от первого не осталось ничего, а от второго – совсем немного. Она росла единственным ребенком. Отец позволил себе умереть лишь после того, как она, по его понятиям, повзрослела и научилась управлять имением – вполне достаточным, чтобы она могла претендовать на лучшую партию в королевстве и по собственному выбору. Увлекаемая стремительным потоком страстей и не расположенная к пышным, утомительным обрядам, мисс Уилмор не стала дожидаться брачных уз, чтобы быть посвященной в таинство. Удовлетворив свое любопытство и имея за спиной прочный тыл в виде огромного, независимого состояния, она призналась себе, что не видит смысла в том, чтобы дать втянуть себя в пошлейший брак, приобретя – за собственные деньги – мужа-деспота. Преисполненная презрения к своему полу, она отбросила все и всяческие табу и открыто провозгласила культ неограниченной свободы, бросив вызов тирании традиций и узурпации всех прав мужчинами, которых она, в бесконечной погоне за наслаждениями, терпела в качестве любовников, но уж никак не мужей. Она бравировала своим бесстрашием, которое – при всех издержках – не могло не вызвать уважения. Говорят, что большинство женщин в душе распутницы, и этому можно верить. Конечно, было бы преувеличением считать такими всех представительниц слабого пола, самой природой предназначенного для семейных радостей. Но несомненно и то, что существует множество таких, как мисс Уилмор, открыто исповедующих подобные взгляды.
Махнув рукой на свою репутацию, она окунулась в стихию чувственных наслаждений и не упустила ни одного из тех, что пришлись ей по вкусу и буквально сами плыли к ней в руки благодаря богатству и умению вести дела. Не признавая никаких ограничений, налагаемых обществом на представительниц ее пола, она повсюду разъезжала с молодыми людьми, играла в карты и отдавала дань Бахусу наравне с ними. Впрочем, ее большей частью окружали те, кто либо ей во всем поддакивал, либо слишком хорошо воспитан, чтобы посягать на большие вольности, нежели те, которые она сама позволяла, ибо даже в разгар увеселений соблюдала некоторое подобие приличий. Естественно, дамы, отличавшиеся от нее воспитанием и образом жизни, объявили ей бойкот. Она не жаловалась: ей было все равно. Но что особенно поразило ее и утвердило в презрении к женскому полу, это то, что самые ничтожные, самые порочные из всех громче других предавали ее анафеме – ее, которая, по крайней мере, честно признавала за собой один грех, и далеко не самый худший. Многие, бывшие во сто крат виновнее ее, отказались поддерживать с ней знакомство, делая вид, будто изгоняют паршивую овцу из стада.