— Ну, ладно... А вот такое слово: «карикатурист». Это уж не «комедия», а?
— «Трагедия»! Великая трагедия!
— Ну, великая — это про тебя.
Как ни печально, такими дешевыми остротами обычно заканчивалась наша игра. Но я гордился своим изобретением, самодовольно полагая, что ни в одном престижном салоне никогда не знали столь изящного развлечения.
Я придумал в то время еще одну игру, похожую, — «в антонимы». Антоним слова «черный» — «белый», но антоним «белого» — «красный», а для «красного» — «черный».
— Антоним к слову «цветок», — предлагал я Хорики.
Он, кривя губы, думал вслух:
— М-мм... Есть такой ресторан: «Цветок и луна»... «Луна», может быть?
— Нет, не пойдет, это синоним. «Звезда» и «фиалка» — тоже синонимы. Что, не согласен? Явно синонимы, никак не антонимы.
— А, нашел! «Пчела»!
— «Пчела»?
— А к слову «пион», например, — «муравей».
— Э, ты уже мыслишь сюжетами. Нечестно.
— Придумал, придумал! «Облака» — вот антоним к «цветку».
— «Облака» — антоним к «луне», а не к «цветку».
— А, ну да, точно. «Цветок сдувается ветром»9. Значит, «ветер» — антоним к «цветку».
— Неинтересно. Это из старинных осакских сказок. Отсюда, кстати, ясно, где ты родился.
— Нет, моя родина — Бива.
— Ну, тем более... Антоним к слову «цветок» — это... Ну, в общем, надо найти то, что дальше всего отстоит от цветка.
— Ну вот, поэтому я и... Стой-ка, погоди...
— А! «Женщина»!
— Ладно. А синоним к «женщине»?
— «Потроха».
— Ну-у, ты, брат, не поэт... Ладно. Антоним к «потрохам»?
— «Коровье молоко».
— Это уже любопытно. Так, давай еще в том же духе. «Позор». Антоним к словам «позор», «стыд»?
— «Бесстыдство». «Модный художник-карикатурист, автор комиксов Дзёси Икита».
— A Macao Хорики — что?
Стоп. Дальше уже не до шуток. Подступил хмель — тот, особый, от дешевого низкосортного сакэ, когда кажется, что голова набита осколками стекла, и на душе противно.
— Болтай, да знай меру. Меня хоть не арестовывали, уж этого позора я, в отличие от тебя, не знаю.
Я обомлел. Значит, в душе Хорики не считал меня за человека, значит, он видит во мне только жалкого самоубийцу, которому не удалось умереть, видит во мне кретина, не знающего, что такое стыд, я в его глазах — живой труп?! И нужен я ему исключительно для его собственных удовольствий? На этом, значит, зиждется наша «дружба»? Само собой разумеется, мысли далеко не радостные... Но ведь в том, каким он видит меня, есть свой резон: всю жизнь я жил, как ребенок, недостойный того, чтобы вырасти в человека, так что презрение Хорики справедливо... Помолчав немного, я невинным тоном спросил: