— Жучок.
Подпольщики лежали в центре комнаты. Отделали их на славу. Мужчина без очков открыл глаза. Потом сказал Саре:
— Я тебя знаю. Ты работаешь на овощном складе.
Спросил:
— Врата там?
Сара наклонилась к мужчине:
— Тебе-то они зачем?
— Как зачем? — мужчина ожил. Приподнялся, заговорил:
— Найдем Врата и что-нибудь туда сунем! Нам что, жалко мировой ядерный запас?! Для такого-то дела. Всех эльфов одним уда...
Сара выстрелила два раза. Два металлических щелчка.
— Моссад без вас разберется.
Повернулась к Гарику. Сказала:
— Я для чего тебе адрес дала?! Чтобы ты сам пришел. А не посылал уродов. Это секретный объект, между прочим! Врата в другой мир!
— Правда? — сказал Гарик. Слабость была приятной.
— Правда. Ты что, ничего не помнишь? А я тебе, дура, рассказывала. И не пришел не разу. Подлец! Забыл? Или испугался?
— Забыл.
— Прямо не еврей, гой последний! Зла на тебя не хватает!
— Я очень нервничал, — сказал Перельман. — Встретились — помню. Вино брали — помню. Дальше ничего не помню. Но ты — самая лучшая! Это помню.
— Алкоголик!
— Сарочка, выходи за меня замуж, — сказал Гарик. — Только у меня нос греческий и мама — русская.
Сара замерла. Подошла и села рядом. Глаза блестели. Сказала:
— Я еврейка. Дети будут евреи. Чего тебе еще надо, подлец?
— Значит, ты согласна?
— Подожди! Сколько тебе лет?
Гарик постарался выглядеть моложе. Сказал:
— Пятьдесят шесть. А что?
Сара нахмурилась:
— Много.
— Эх, Сарочка, — вздохнул Гарик. — Разве для мужчины это возраст?
Дело лежало перед ним в тонкой папке жёлтого картона.
Он на мгновение задержал на нем рассеянный взгляд, встал, отодвинув стул из сыплющегося от старости дерева, подошёл к окну. Шёл мелкий, противный как чесотка, дождик. Пасмурное утро почти без перехода сменилось таким же серым днём, а дождь всё шёл.
Он простоял так очень долго, изредка меняя позу, когда затекали ноги, курил, когда хотелось курить — белый подоконник заполнили мятые окурки и жёлтые следы затушенных о поверхность подоконника папирос. Всё это время он смотрел, не отрываясь, в окно. Он сам не знал, чего ждёт. Почему-то казалось самым важным не пропустить это, не отвести взгляд, а заметить, разглядеть и может быть даже... Что он должен сделать, он не знал, но надеялся узнать.
А за окном приезжали и уезжали чёрные машины — фургоны с решётками на окнах и без всяких обозначений. Иногда люди в зелёной форме с малиновыми петлицами выводили только одного человека, но такое случалось редко. Чаще людей было много больше, даже странно, как они все помещались в одной машине. Некоторые из них шли, гордо держа голову, и даже конвоиры сторонились их. Но таких было мало. Меньше даже, чем машин, привозящих по одному человеку. Остальные... Растерянные, с пустыми глазами, они пытались что-то доказывать охранникам с малиновыми петлицами, порой кричали, требовали... Этот двор назывался «чёрным», высшие чины армии и госаппарата подвозились к «белому» входу... Вот только дальнейшая судьба у них была одна. Расстрел или трудовой лагерь. Другого — не дано по определению.