Тысячелетний колодец Бир-Резене вычистили, углубили, а метрах в двадцати от него пробурили еще тридцатиметровую скважину, которая одна могла обеспечить базу водой. С водой здесь вообще было неплохо. Она находилась метрах в тридцати- пятидесяти под почвенным покровом, проникая по трещинам из третичных и мезозойских отложений. Это имело чрезвычайное значение, особенно при бурении с промывкой, когда к бурильному станку постоянно должна подаваться вода.
Старый колодец в центре оазиса, несколько пальм и колючий кустарник маки — вот и все, что напоминало здесь о прошлом. Новый мир проник сюда, прочно обосновался, и барханы пустыни его не пугали.
С правой стороны базы располагался машинный парк: автомобили, движок, вырабатывающий электроэнергию, детали буровых вышек и на бетонной площадке — вертолет. По левую сторону был лагерь тунисских рабочих, жителей окрестных оазисов, которых геологическая разведка приобщила к миру новых невиданных возможностей. Приличная зарплата и перспектива постоянной работы не менее чем на два года — здесь, на краю пустыни, такое встречалось не часто. Многие жители впервые получили постоянную работу.
Невидимый в темноте муэдзин козлиным голосом тянул вечернюю молитву; голос, извергнутый из глубин человеческого сердца, вибрировал в пространстве и таял в ночи. Сумерки здесь были кратки, ночь наступила прежде, чем отзвучали последние стихи молитвы.
— Доктор Винтер, вы сегодня будете ужинать? — донесся из столовой ворчливый голос геофизика Дутарте, с которым он делил столик. — Филоген жарит цыплят.
Блюда из птицы вносили желанное разнообразие в их меню, сплошь почти состоящее из баранины и козьего мяса. Однако сегодня и цыпленок не пробудит в нем аппетита. И все равно, подумал он, надо взять себя в руки, держаться как обычно, если он не хочет возбудить подозрения у коллег. И ни в коем случае нельзя избегать общества. Надо хоть несколько минут посидеть в столовой, каким бы усталым он себя ни чувствовал.
Голос муэдзина затих, угас в пустыне. На небосклоне появилась огромная, землисто-красная луна. Ночь озарилась, но это не была еще присущая ей обычно окраска. Настоящий свет будет позже, когда серебряное берберское блюдо, начищенное и отполированное, поднимется выше. Луна — вечный кочевник пустынных горизонтов.
— Уже бегу, — крикнул он Дутарте и побрел к столовой. Но мысленно он был в Меденине, пытаясь представить себе выражение лица доктора Шольца. Теперь уже письмо у него, теперь жизнь Тиссо в его руках. Тайна перестала быть тайной. Не сделал ли он ошибку? Не лучше ли было выждать, как советовал Двокат? Его терзали сомнения. Если Шольц выедет ночью, утром он будет в Тунисе, в посольстве. И с этого момента он, Винтер, утратит власть над событиями. Он уже не сможет что-либо изменить. Сообщение полетит от посольства к посольству, как искра по бикфордову шнуру, и французы устроят громкий скандал тунисскому правительству — почему-то они недолюбливают друг друга.