— Стой, — сказал сержант.
Я остановился, глядя в пол и согнувшись, уповая на Джо Лихейна.
Сержант повернулся к нему:
— Значит, тут у вас ты, твоя дочка, конюх — мы его видели во дворе — и этот.
Кивком он указал на меня.
— Ну, да, — сказал хозяин, и я восхитился его находчивостью.
В Ирландии в эти годы солжёшь — и спасёшься от петли, а не то ложись прямо в гроб.
— А постояльцев нет?
— Нет. Был тут один, так он утром уехал.
— Как звали?
— Он сказал: Йона Баррингтон.
Сержант крякнул, отпил большой глоток из кружки и поставил её на стойку.
— А ты, тебя как зовут? — спросил он меня.
— Тим Макко́й, — ответил Лихейн. Сержант грозно взглянул на него.
— Что, у него своего языка нет?
— Есть-то есть, — отвечал хозяин спокойно, — только что толку? Не очень-то он смышлён, от конюха недалеко ушёл, дурень, и только.
Сержант подошёл ближе, протянул руку и взял меня за подбородок. Глаза его, ярко-голубые на загорелом лице, уставились в мои.
— Как тебя зовут, парень?
— Тим, — отвечал я хрипло.
— Тим, а дальше?
— Тим Маккой, сударь.
В трактире стояла звонкая тишина. Дверь во двор была открыта, и поверх сержантова плеча я видел, как на холмах над Эннискорти колышется по ветру вереск, и слышал, как Майя бьёт копытом во дворе, и с трудом поборол желание броситься к ней. Вскочить бы в седло, и только бы они меня и видели, это я знал точно. Но я знал также и то, что, если бы я кинулся к двери, я затянул бы петлю на шее Джо Лихейна, патриота.
— Мне он не кажется таким уж дурнем! — загремел сержант. — Откуда ты?
— Эннискорти, — отвечал я.
— И давно ты здесь?
— Я его взял на Рождество, — сказал Джо, не сводя с меня глаз.
Я повернулся к сержанту и с расстановкой сказал:
— Сударь, он лжёт. Я к нему в ноябре поступил.
— Да у него не все дома! — вскричал Джо. — Я его в канун рождества взял…
— Это неважно, — сказал сержант.
— Нет, важно! — заорал я. — Вечно он говорит, что у меня не все дома. А я поступил сюда в ноябре, когда моя матка померла, и он это знает.
— Я вам говорил, сержант, что у него заклёпок не хватает, — сказал Джо и отвернулся.
Я обиженно бормотал:
— Я в ноябре пришёл, и не такой уж я дурень, как он говорит.
Солдаты переводили глаза с одного из нас на другого, оценивая положение. Сержант осушил кружку и поставил её на стойку.
— Ладно, сынок, — сказал он и сжал мне плечо.
У двери он повернулся к Джо.
— А ты с ним слишком строг, хозяин. Будешь с ним обращаться как с полоумным, он и впрямь таким станет, а это не по-христиански. — Он взглянул на свои часы. — Когда этот Баррингтон уехал?
— Этот… постоялец? — переспросил Джо.