Мы уезжаем. Она похожа на девочку, послушно следующую за взрослыми, не задумывающуюся об относительности их правоты; долго смотрит в дверной проем, в то освободившееся пространство, что до сих пор называлось домом: как неосторожно, как небрежно-талантливо прожита жизнь! Я захлопываю дверь. За дверью остается еще живая память вещей — их о нас, наша о них, но и она, обтекаемая негреющей, сквозняковой пустотой, полым вакуумом человеческого отсутствия, вскоре остывает. Мне страшно уезжать, но мой — веселый страх молодости: щекочущие крылья бабочки в животе.
Это не ностальгия. Я не люблю кофе, который варила мама.
***
Долгое время я пила кофе по-американски: из больших бумажных стаканчиков и преимущественно в «насиженных» местах. Вкус для американца второстепенен. В одной старой американской кулинарной книге я наткнулась на любопытный рецепт приготовления кофе: на столовую ложку кофе — шестнадцать унций воды, после получасового кипячения добавить рыбного желатина (для вкуса) и немного толченой яичной скорлупы (для снижения кислотности). Так пили кофе в Америке 1844 года…
Главностепенно — количество. Вспоминается американский агент по недвижимости, в один из наших очередных переездов с континента на континент, помогавший нам с поиском жилья. Мы четко, месяц кряду, повторяли ему наши скромные запросы: две спальни, новая постройка, тихий район; а он корректно и настойчиво в свою очередь предлагал: подлежащий сносу дом у скоростного шоссе, но зато аж с пятью — «а не с двумя!» — спальнями. И потом искренне недоумевал от нашего недоумения…
Перейдя — по мужу — в «итальянство», как иные — в католичество, я дни напролет пью терпкий экспрессо.
Я живу в тысяче девятистах сорока двух километрах от мамы.
***
…А она — еврейская кровь, славянское лицо, итальянское имя — так же молча отвечает мне: «Мир потому и прекрасен, что — разнолик».