Теперь настало время воздать по заслугам всем тем, кто когда-то обижал Нанди и Чаку, а также мешал Чаке стать вождем племени.
На возвышенной стороне крааля стояло тенистое дерево. Под его сенью Чака расположился на «судейском кресле», состоявшем из свернутых циновок. По обе стороны от него сидели на корточках советники и старейшины. Подле них стояли специально подобранные палачи, вооруженные необычайно тяжелыми палицами. Позади Чаки и его советников выстроилась в виде полумесяца отборная полурота полка Фасимба — зародыш будущей королевской гвардии.
Первым предстал перед судом Мудли — дядя Чаки со стороны отца,— тот самый Мудли, который, узнав о беременности Нанди, отправил ей позорное послание, гласившее, что в ее теле находится просто И-Чака.
Зулусы передают, что слева от Чаки на большой циновке сидела Нанди. Двое воинов подвели Мудли к судье. Это был высокий, еще стройный, но несколько полный мужчина лет шестидесяти. Держался он с достоинством. На расстоянии пятнадцати футов Мудли и его стражи остановились. Подняв правую руку, они приветствовали короля, крикнув хором: «Ба-йе-те! Нко-си!», а затем уселись на корточки.
Мягким ласковым голосом Чака сказал:
— Сакубона (привет), Мудли. Мне давно хотелось услышать из твоих уст побольше мудрых слов насчет этих зловредных насекомых — этих И-Чака. Ну-ка вспомни, что за послание ты направил клану Э-Лангени, из которого происходит моя мать?
— Не помню, о вождь, — ответил Мудли.
— Ты ведь старейшина клана, придумывающий имена. Не будешь ли ты так добр объяснить, почему меня назвали Чакой?
Ответа не последовало. Чака повернулся к матери и сказал:
— Видишь, мама, молчание выдаст его! После этого Чака снова обратился к Мудли и произнес тем же ласковым тоном:
— Скажи, дядя, почему ты всегда так плохо относился к моей матери? Почему всегда оскорблял ее? Говори, потому что она перед тобой и хочет услышать ответ.
Но Мудли промолчал и на этот раз.
— Тогда поведай мне, — продолжал Чака, — почему после примирения моего с отцом ты постоянно старался восстановить его против меня? Почему поддерживал Сигуджану и даже после его смерти не захотел принять меня?
Мудли продолжал молчать с важным видом. Понизив голос почти до шепота, Чака сказал:
— Кусочек раскаленного железа или иные известные нам способы могут заставить тебя говорить.
— Мне нечего сказать, о вождь, — ответил наконец Мудли.
— Слышишь, мать, ему нечего сказать. Тогда говори ты.
— Он всегда был со мной жесток, — ответила Нанди.
— Этого достаточно, мать, — сказал Чака. Затем, поднявшись во весь рост, он закричал, с лицом, искаженным гневом: