– Ничего особенного, – показал в улыбке зубы Вавилов, – еще, видно, не все пинки на заднице собрал. А шрамы, они мужика украшают. Главное, чтоб на тех местах были, которые дамам не зазорно показывать.
– Ну что вы, право? – насупился Алексей. – Все вам шуточки. А я чуть всю физиономию о крыжовник не ободрал, пока с лестницы летел.
– Успокойся, летун, шрам на роже мужикам всего дороже, – усмехнулся Тартищев, – давай поднимемся наверх, и там все подробно изложишь. – Он поднял ногу на первую ступеньку, но, видно, передумал, потому что развернулся и махнул рукой: – Поехали ко мне!
* * *
– Я, вероятно, всего минут на десять опоздал. – Алексей отхлебнул чай из чашки и нацепил на вилку пластик ветчины. Быстро отправил его в рот и пояснил: – С обеда ничего не ел.
– А кто тебе мешал, голубь мой, поесть как следует? – поинтересовался Федор Михайлович. – Нет, побежал искать приключений на свою голову. Так что прекрати тянуть купца за яйца! Говори, что узнал!
– Изумруд, который носит на шее Мария Кузьминична, и вправду ей подарил Лабазников, где-то лет двадцать или чуть больше назад. Оказывается, все убитые старухи – его бывшие любовницы.
– Получается, что каждой из них он дарил по изумруду? Разобрал для этой цели браслет и дарил? Но с какой стати неизвестный убийца так настойчиво охотится за изумрудами? – Тартищев задумчиво потер шрам. – Возможно, с ними связана какая-то тайна? И старух он убивал только потому, что они его узнали? А кого они могли узнать из окружения Лабазникова? Того, кто в то время был рядом с ним и, значит, знал об этом браслете такое, чего не знали старухи или даже его ближайшие родственницы – дочь и сестра. – Он обвел пристальным взглядом Вавилова и Алексея, торопливо допивающих свой чай, и приказал: – Все, хватит с вас! – и крикнул заспанному Никите: – Убирай со стола, а то, смотрю, ужин уже резво перетекает в завтрак. Всему свое время, господа хорошие!
– Время, поди, ложиться пришло, – пробурчал недовольно Никита, собирая на поднос чайные чашки, – а вы все разговоры долдоните. – Он с укором посмотрел на Тартищева. – Себя бы пожалели, Федор Михайлович! Раззе можно сутки напролет не спать?
Тартищев с досадой махнул на него рукой:
– Ступай себе, еще полчаса, и спать двинемся. – И нетерпеливо посмотрел на Алексея: – А теперь с самого начала и подробно... Итак, ты очнулся...
* * *
...Очнулся он от пронзительного женского визга, исходившего от создания в длинной белой рубахе, державшего над ним керосиновый фонарь. Странным образом Алексей совсем не ощущал боли, и, когда его подняли и понесли, он подумал, что оказаться на небесах совсем даже не страшно. Только отчего у херувимов столь отвратительный голос? И эта керосиновая лампа... Херувим с керосиновой лампой? Что может быть нелепее...