– Когда вы бывали там в последний раз? – быстро спросил Тартищев.
– Уже и не помню, лет восемь, а то и десять назад, – ответила Анастасия Васильевна. – Я постоянно езжу этой дорогой на рудник и про смолокурню даже не вспоминала, а тут словно подтолкнуло что-то свернуть в Еловый Лог. – Она опять вздохнула. – Запах гари я услышала за версту, но решила, что это горят костры, на которых варят смолу. Подумала, что там люди, и еще неизвестно какие... – Она стиснула ладони и виновато посмотрела на Тартищева. – Словом, как-то неуютно мне стало и захотелось вернуться назад. Но тут над лесом поднялся столб дыма, и я услышала слабый, но такой отчаянный крик. Мне показалось, что закричал или заплакал ребенок. И я уже ни о чем больше не думала, развернула лошадь и поскакала на крик. К счастью, я подоспела вовремя. Лизе удалось выбраться на карниз крыши из чердака сторожки, куда ее упрятал Ольховский на пару с венгром, но руки у нее были связаны, и ей никак не удавалось сбить пламя со своего платья... – Синицына кивнула на приличную дыру с обгоревшими краями, зиявшую на подоле Лизиного платья. – Вдвоем мы справились с огнем, я развязала веревки на ее запястьях и с несказанным удивлением узнала, что Лиза – ваша дочь, Федор Михайлович!
Она немного странно посмотрела на Тартищева, и тот вновь быстро отвел взгляд в сторону.
– Премного вам благодарен, Анастасия Васильевна, – произнес он слегка охрипшим голосом, по-прежнему стараясь не смотреть на женщину, и еще теснее прижал дочь к себе, – кроме Лизы, у меня никого не осталось...
– Она у вас молодец! – Синицына смущенно улыбнулась. – Я бы непременно растерялась. – Она помолчала мгновение. – Ума не приложу, зачем Ольховскому было похищать ее? Лиза говорит, что они с венгром вели себя как старые приятели, и венгр, похоже, иногда говорил с ним в приказном тоне. По крайней мере, связать Лизу и заткнуть ей рот тряпкой – идея не Ольховского, а Калоша.
– Как ему удалось заманить тебя в коляску? – Тартищев строго посмотрел на дочь.
– Брониславу Карловичу? – переспросила Лиза. Выпрямившись на сиденье, она поправила волосы и, одарив отца угрюмым взглядом, пробурчала: – Он сказал, что должен немедленно отвезти меня в лазарет. Вас, мол, тяжело ранили... – Она вновь судорожно всхлипнула и уткнулась лицом в отцовское плечо. – Я к этой коляске бежала, не чуя ног под собой. А там Стефан с какой-то тряпкой. Он тут же прижал ее к моему лицу. Запах ужасный! Я потеряла сознание. Очнулась уже в сарае, на чердаке, а может, это заимка какая разрушенная, точно не знаю. Бронислав Карлович и Стефан о чем-то совещались внизу. Больше, конечно, спорили и, кажется, упоминали про ювелирный магазин... Я стала кричать, тогда они меня связали и заткнули рот тряпкой. Я чуть не задохнулась... Правда, Стефан меня уговаривал вести себя благоразумно, дескать, они не станут держать меня здесь слишком долго и скоро отправят домой. А Бронислав Карлович все время ругался и называл меня дурой и чертовым семенем. И еще я слышала от него, что Тартищев должен непременно клюнуть на удочку...