– Куда вы ее уводите?
– Если госпоже Мельниковой ничего не известно и она к похищению непричастна, то опасаться ей нечего! – выдал один из мужчин.
Меня его заявление мало успокоило. Наверняка году эдак в тридцать седьмом тем, кого ночью, в одном исподнем, уводили прочь работники НКВД, тоже говорили, нечто подобное, мол, «если вы не виновны, то советское правосудие, самое гуманное в мире, во всем разберется и вас отпустят». Только не верится, что кто-то возвращался потом домой, а если и возвращался, то лет через шестнадцать-семнадцать, в телогрейке и ушанке, прямиком из Сибири, после амнистии по случаю кончины великого кормчего...
Сальвадор Аскольдов пришел в себя после нервного припадка и даже пригласил Марка Львовича и меня к завтраку. Столовая располагалась этажом ниже, в зимнем саду. Стол был роскошным, на нем стояло все, что душе угодно, но только в горло мне не лез ни круассан, ни персиковый джем, ни черный кофе.
– Поймите, женщина перечисляет такие детали, которые может знать только похититель! – заявил художник, словно оправдываясь. – Например, она сказала в прямом эфире, что Феликс исчез девятого августа. Но официально Феликс умер двенадцатого августа! Откуда ей известна точная дата? Или то, во что был одет Феликс в день похищения? А платиновый браслет с мифическими животными в райских кущах – мой подарок, собственного дизайна и изготовления, к десятому дню рождения сына… О нем никто не мог знать! Феликс носил его, не снимая. И наконец...
Не договорив, художник покинул столовую, оставив нас с иллюзионистом наедине.
– Не верю, что Светлана причастна к похищению, – сказала я упрямо. – Какой похититель станет в прямом эфире хвалиться своим преступлением?
– Я тоже не верю, но проверить ее все же не мешает, – произнес, размешивая в чашке с кофе сахар, Марк Львович. – Чудеса чудесами, но нужно мыслить логически!
– И это говорите вы, главный колдун России! – заметила я с сарказмом.
Возникший, как привидение, секретарь пригласил нас следовать за ним.
И снова анфилады комнат. Мы оказались в просторном зале, который больше походил на языческий храм: объектом поклонения был Феликс. Фотографии, портреты, плакаты – с них смотрело одно и то же лицо. Вернее, Феликс был то толстощеким голопузом, то юным школьником... Кажется, Аскольдов собрал здесь все изображения своего пропавшего без вести сына...
В центре зала стоял мольберт, накрытый черным полотном. Художник в своем кресле находился возле него:
– Ясновидящая... Светлана... – как бы через силу заговорил он, – она сказала, что Феликс испытывает чувство вины за то, что я так и не смог закончить его портрет. Но об этом не знал никто даже из следственной группы! Только я – и Феликс!