Мы ели склизкие жирные сосиски под водку, чувствуя историчность случившегося. Я, как бульдог, раз вцепившись, намеревался издавать газету не разжимая челюстей, несмотря на то, что я был тогда беден как никогда в предыдущие пятнадцать лет. Летов же не унимался с ошибками. Утверждал, что над нами станут смеяться. Чтобы он прекратил эту тему, я предложил ему делать корректуру, если он этого хочет. Умолчав о том, что технически мне самому эта идея представлялась неосуществимой. Ведь интернета тогда еще в России не было, а письма в Омск шли месяцами. Летов сказал, что да, он будет нашим корректором. Добившись решения волновавшей его проблемы, он успокоился. Эпизод этот закрывается моей памятью: я вижу, как уходят за дверь юноши Чувашев и Карагодин.
Егор оказался никаким организатором. Мы не ожидали, что он будет распространять «Лимонку» в Омске, однако при его авторитете он мог найти людей, которые бы это делали. Но он нашел лишь людей, которые (даже и не всегда) забирали «Лимонку» на вокзале у проводников и складывали себе под кровать. Когда впоследствии я узнал об этом, я был дико зол. Идол или нет, но Летов должен был нести, как и мы все, как и я, часть нашего креста, хоть его край. Партия была еще горсткой интеллектуалов, все люди были на счету. Я ведь не гнушался тем, что сам ездил получать «Лимонку» в Тверскую типографию на случайных разбитых автомобилях, привозил газету к себе всю зиму с 1994-го на 1995-й. Потом из моей конуры я развозил ее на себе по распространителям (слава богу, распространение большей части тиража брала на себя в те годы фирма «Логос-М»). Развозил на метро! Четыреста газет в одной руке, четыреста в другой. Я мучительно путешествовал по городу, развозя наш товар мелким распространителям. Я же получал выручку. Я был всё: и главный редактор, и бухгалтер, и владелец, и грузчик, через полгода я еще стал сам выклеивать макет газеты. Я был artist не менее значительный, чем Егор Летов. И меня злило, что Егор не отдает столько времени нашим детищам — газете и Партии, сколько отдаю я.
Нужно принимать во внимание то обстоятельство, что я только в марте 1994 года окончательно вернулся к моим родным печенегам — к русским. До этого я провел двадцать лет среди деловых янки и тогда еще бодрых французов. Я гордился, что таскаю на себе газету, я помнил миф о том, что Хью Хэфнер сам развозил первые номера «Плейбоя» на велосипеде. А мои родные печенеги хотели больше беседовать о православии и об ошибках в тексте газеты. Впоследствии я прагматично смирился с тем, что доля контрибуции моральных и физических сил отцов-основателей газеты оказалась неравна. Дугин, например, ни разу ни рубля не дал на «Лимонку», хотя он обязан газете первоначальной раскруткой своей личности. Я продолжал напрягать жилы, а они не чесались, мои сотоварищи: отцы-основатели (исключая Рабко, этот честно нес службу, пока не устал).