— С вашего позволения, — сказал Лавджой, — я надену брюки.
Они вошли и, стоя у двери, наблюдали за тем, как он надевал штаны, рубашку, ботинки, и один из них не выпускал из руки своего пистолета.
— Хотелось бы узнать, — сказал Лавджой, — что такого я натворил…
— Dкpеche-toi!2 — сказал полицейский с пистолетом.
Лавджой вышел. Полицейские сопровождали его с двух сторон. Домовладелица следовала за ними на небольшом расстоянии. А Айрина с братьями Калониусами все спали. На лестнице он столкнулся с Карлтоном Свенкером. Тот бежал вверх по ступенькам.
Полиция не препроводила его далеко, всего лишь до кабинета директора школы Свенкера. Подойдя поближе к зданию, он услыхал там ворчание и гудение множества голосов. Лавджой в нерешительности остановился у двери.
— Входи! — сказал полицейский с пистолетом, ударом ноги открывая перед ним дверь.
Лавджой вошел. Его сразу ошарашили громкие вопли, перешептывания, звонкие проклятия; и если бы только не полицейские за спиной, он, несомненно, задал бы деру. Казалось, треть населения Алеппо набилась в этом помещении. Директор Свенкер стоял в углу за письменным столом, опершись о его крышку своими широко расставленными руками, призывая всех к порядку. Там в толпе он увидел датчанина, преподавателя математики, низенького англичанина, учителя истории, владельца книжного магазина, в котором работала Айрина, местного таксидермиста1, продавца крепких алкогольных напитков, двух продавцов ковров, мясника, двух девушек, обучающих желающих вязанию, шитью и умению готовить, — все были там.
К этой разноликой, говорливой толпе присоединилась и домовладелица Лавджоя. Она оглядывала комнату с гордым, злобным видом.
— Леди и джентльмены, — повторял директор, пытаясь установить тишину, — леди и джентльмены!
Но прилив возбужденной восточной беседы становился все громче, все мощнее.
— Мистер Лавджой, — громко, с явно огорченным видом, сказал директор, обращаясь к нему, — что же вы делаете, скажите нам, ради Бога!
Вдруг в комнате установилась мертвая тишина. Все глаза с одинаковым накалом в них яростного гнева устремились на Лавджоя, который стоял рядом с полицейскими у самой двери с красными от выпитого глазами, с болезненным видом.
— Я… я… я… право, не понимаю, о чем вы говорите, — выговорил, наконец, Лавджой.
— Прошу вас и не мечтать о том, что вам удастся отвертеться, молодой человек, — строго сказал директор.
— Я не думаю, — сказал Лавджой.
— Если бы не я, то вы сейчас находились бы в руках сирийского правосудия.
Лавджой только слегка пожал плечами.
— Прошу вас, пожалуйста, — прошептал он, — нельзя ли мне сесть?